— Я не настолько богат.

Сатакэ рассмеялся, удивленный тем, что полицейский имеет такие далекие от действительности представления о размере его доходов.

— Ездишь на «бенце», да?

— Он у меня только для виду. Но выкидывать деньги на такие глупости я бы не стал.

— А может, и стал бы. Если понимал, что тебе грозит за второе убийство. На этот раз тебе не вывернуться — получишь смертный приговор.

Кунигаса произнес это совершенно серьезным тоном, и Сатакэ понял — детектив уже не сомневается в его виновности. Они, собравшиеся в этой комнате полицейские, всерьез полагали, что он убил человека, а потом нанял кого-то разрезать на куски тело. И что ему делать? Как выбираться из тупика, в который его загнали? Рассчитывать не на что — кроме как на крупную удачу. Перспектива снова оказаться в крохотной тюремной камере Сатакэ не прельщала. Более того, от одной лишь мысли об этом его прошибал пот.

Заметив, что арестованный задумался, вперед вышел второй детектив, прежде молча стоявший в сторонке.

— Тебе приходило в голову, как чувствует себя его вдова? Бедная женщина работает на фабрике в ночную смену и при этом воспитывает двух ребятишек.

— Вдова, — пробормотал Сатакэ, вспомнив вдруг женщину, которую видел по телевизору.

Она показалась ему слишком красивой для такого негодяя, как Ямамото.

— Что будет теперь с детьми? — продолжал второй детектив. — Да, впрочем, где тебе понять, если своих никогда не было. А вот ей придется нелегко.

— Не сомневаюсь, только я к этому не имею никакого отношения.

— Неужели?!

— Точно.

— Хочешь сказать, что ты ни при чем?

— Повторяю, я ничего такого не делал и ничего об этом не знаю.

Все время, пока шел обмен репликами, Кунигаса внимательно наблюдал за арестованным. Почувствовав, что на него смотрят, Сатакэ повернулся. В голове все сильнее и настойчивее билась мысль: может, это сделала женщина, жена. Может, это она убила мужа. Иначе как остаться такой спокойной и присутствовать на передаче, если твоего мужа не просто убили, а еще и разрезали на куски? Что-то было в ее лице, которое Сатакэ увидел на телеэкране. Что-то такое, что не давало покоя. Что-то не то. Так бывает, когда, пережевывая устрицу, попадаешь на песчинку. Он заметил это только потому, что сам имел такой опыт, — на лице женщины явно читал ось выражение, которое появляется у человека, осуществившего задуманное. У нее был мотив. Ее муж увлекся Анной и тратил на девушку не только время, но и деньги. Сатакэ хватило одного взгляда на экран, чтобы понять — семья Ямамото не из богатых. Естественно, женщина ненавидела его.

— Жена, — произнес он вслух. — Как насчет нее? Вы уверены, что она ни при чем?

Кунигаса даже вздрогнул от такой наглости.

— Беспокойся за свою задницу, Сатакэ! У нее алиби. Нет, я ставлю на тебя.

Значит, ее уже проверили, подумал он. И ничего не нашли. А теперь этот детектив хочет свалить все на меня. Ничего хорошего такой подход не обещал.

— Не хотелось бы вас огорчать, но я действительно не убивал его. Клянусь.

— Лживый ублюдок! — взревел Кунигаса.

— Пошел ты — пробормотал Сатакэ и, наклонившись, сплюнул на пол.

Выпрямиться он не успел, потому что Кунигаса сильно ударил его локтем в висок.

— Поосторожнее, — предупредил детектив, но Сатакэ и не нуждался в предупреждениях.

Он отлично понимал, что они, если только захотят, могут повесить на него все, что угодно. А ставка на сей раз была слишком велика: на кону стояла его жизнь. От злости и волнения его начало трясти. Сатакэ поклялся, что если только выпутается, то разберется с убийцей — а убийцей, по крайней мере сейчас, он считал жену — сам, без посторонних.

Имея представление о том, как делаются такого рода дела, Сатакэ понимал, что вполне может лишиться обоих клубов, и мысль об этом приводила его в отчаяние. Десять лет, десять долгих лет после выхода из тюрьмы он упорно и кропотливо выстраивал свой бизнес — и для чего? Чтобы вляпаться вот в такое? Лето, это все оно… Лето взяло над ним верх. Он должен был знать, должен был увидеть это в картах…

В комнате вдруг потемнело, и, подняв голову, Сатакэ увидел нависшие над башнями Синдзюку черные тучи. Ветер уже трепал листья дзельквы, предвещая близкий ливень.

В ту ночь в камере предварительного заключения Сатакэ приснилась женщина. Она лежала перед ним, и в глазах ее застыла мольба. О чем она просила? Отвезти ее в больницу? Он просунул палец в рану, оставленную на теле ножом, но женщина, похоже, ничего не почувствовала и только шептала: «Отвези меня в больницу». Рука перепачкалась кровью, и он стал вытирать ладонь о ее щеку. Вот тогда-то ее лицо, вымазанное ее же кровью, обрело вдруг невероятную, неземную красоту.

— Отвези меня… в больницу.

— Там тебе уже не помогут. Все кончено.

Она молча схватила его руку с неожиданной для умирающей силой и прижала его пальцы к своей щеке, словно требуя, чтобы он убил ее побыстрее.

Вместо этого он погладил ее волосы.

— Еще рано.

Мольба в ее глазах сменилась безысходным отчаянием, и его сердце сжалось от жалости и восторга. Рано. Еще рано. Время не пришло. Только когда мы кончим вместе… Он еще крепче стиснул ее скользкое от крови тело.

Сатакэ открыл глаза. Он весь пропитался кровью — по крайней мере, так показалось в первый после пробуждения миг, пока он не понял, что покрылся не кровью, а потом. Сатакэ бросил взгляд на сокамерника — мошенника, занимавшегося подделкой дорогих часов, который лежал совершенно неподвижно на соседней койке и делал вид, что спит. Не обращая внимания на соседа, Сатакэ сел. Она приснилась ему впервые за десять лет, и теперь он испытывал необъяснимое волнение, даже возбуждение. Казалось, она где-то рядом. Он с надеждой вглядывался в темные углы камеры.

Анна хорошо помнила свою первую поездку по железной дороге. Зимой, почти четыре года назад. Как всегда, вечером вагон был переполнен. Анна, не привыкшая к толпе, чувствовала себя так, словно ее поглощает некое чужое, враждебное тело. Безжалостный поток из сумок, локтей и плеч унес ее в глубь вагона. Каким-то чудом ей удалось зацепиться за кожаную петлю и устоять на месте. Прямо перед Анной было окно, за которым пылал оранжевый зимний закат. Когда в вагоне зажегся свет, здания за окном отступили, растворились в темноте и исчезли. Поезд тронулся. Время от времени она оглядывалась по сторонам, боясь пропустить нужную остановку или просто не добраться до выхода из-за отделявшей ее от двери толпы.

В какой-то момент до Анны донеслись звуки ее родного языка. Кто-то стоявший совсем близко говорил на знакомом шанхайском диалекте. Ей сразу стало спокойнее. Она обвела взглядом лица соседей и вдруг, прислушавшись внимательнее, поняла, что слышит японский, звуки и тона которого очень походят на шанхайский. И тогда ей стало по-настоящему одиноко, как бывает одиноко только путешественнику, брошенному на произвол судьбы в чужой стране. Хотя лица и голоса не так уж сильно отличались от ее собственных, она была совсем одна в мире, где не знала никого и где никто не знал ее.