– Кондратушка, соколик ты мой, что с тобой? – тем временем причитала Алёна, чуть отстранившись от Сучка и вертя его в руках, как отрез дорогой ткани на ярмарке.

– Алёнушка, да цел я, цел! Тьфу, пусти, баба, последние рёбра переломаешь!

– Ах ты, сволочь ты плешивая! Аспид подколодный! Брагой насосался, аж из ушей льётся, а я-то бегу! На, ирод! – смачная оплеуха повергла коротышку наземь.

– Кхе! – на этот раз универсальный комментарий воеводы прозвучал заинтересованно.

– Алёна! Убьёшь ведь! Слаб он ещё! – лекарка, оказывается, внимательно следила за происходящим.

– Слаб?! А хмельное жрать не слаб?! Настёна, да ты глянь на него!

– Алёна, я тебе что сказала?! – властности в голосе лекарки слышалось не меньше, чем у воеводы.

– Алёнушка, трясогузочка моя, ну ты чего дерёшься, рыбонька моя маленькая? Ну выпили чуток с Серафимушкой, с другом моим душевным, ей-богу, по напёрсточку!

– С полведра напёрсточек-то, небось? – вопросил кто-то из зевак.

– Не с тобой говорю! – мгновенно вызверился Сучок в ту сторону, но, взглянув на Алёну, тут же скорчил умильную рожу и пьяно-медовым голосом возгласил: – Ну по два напёрсточка… Вот те крест! С радости! А ты что?! – тональность голоса коротышки резко сменилась, – Счас как дам обухом промеж глаз, баба!

«Господи, не дай сойти с ума! За сорок с лишним лет я повидал всякого, но такого и представить не мог! Куда там Аристофану и Эсхилу! Нет, ну что за бред наяву? Помнится, Макарий, ты решил, что Скифия, то есть Русь, весьма нескучное место. Поздравляю, ты был прав! Вот только не подозревал насколько…

Но, черт меня возьми, кто эти женщины? Одна явно хирургерон, что само по себе удивительно. Мало того, Минотавр-Бурей называет её матушкой, хоть сам явно старше и командует она как архонтесса. Непонятно! Вторая похожа на помесь языческой богини с крепостным тараном… И этот мелкий плешивый забияка её муж? Но эпарх Кирилл назвал её вдовой… Или не муж? Тогда кто? Господи, помоги мне, иначе я окончу свои дни, сидя на цепи[85] и пуская слюни в уголок!

Хотя – а чему ты удивляешься, а? Помнишь списочек, что ты составил всего час назад? Ну так поздравляю – ты окунулся в первоисточник всего этого невдолбенного счастья! Тут стоило бы обыденности удивляться, а всё, что ты видишь, в порядке вещей. Нет, надо будет напоить этого Минотавра, когда оклемается. Не будь его, я точно бы умом тронулся!»

– Ах ты… витязь мой ненаглядный! – Алёна шагнула к Сучку, заботливо подняла его, не обращая внимания, что ноги коротышки опять оторвались от земли, и… при всём честном народе поцеловала.

Отец Меркурий почувствовал, что его скручивает в бараний рог от хохота. Впрочем, он был не одинок: рядом трясся в беззвучном смехе воевода Корней, толпа зевак распалась на слабо повизгивающие кучки, сотрясалась дородным телом Настёна, гыгыкал немного пришедший в себя Бурей.

Не смеялись только Алексей и стоящий рядом с ним десяток вооружённых людей да Алёна с Сучком. И если от Алексея несло бешенством, а от его людей страхом, то для комичной в своей несоразмерности пары остальной мир просто не существовал. Какое им было дело до всех насмешников, ратников, воевод и священников на свете? Да никакого!

– Корней, это ты его так? Или Алексей? – отсмеявшись, Настёна зачем-то решила выяснить этот вопрос.

– Нет, Настена, не я. Вот он Серафима нашего благословил. – Корней мгновенно посерьёзнел и кивком указал на священника: – Пастырь это наш новый – отец Меркурий. Такие дела, ядрёна Матрёна!

– Врага ты себе нажил, поп! – голос Настёны был сух, но в глазах, которые она подняла на священника, ясно читались настороженность и что-то ещё, чему отец Меркурий не смог подобрать определения, но очень похожее на глубоко запрятанную неприязнь, – Не простит он тебе.

– Не делай поспешных выводов, дочь моя. Не тебе судить о том, что делает мужей врагами. И что друзьями! Иди с миром, исполняй свой долг, а мне дай исполнять свой. Тебя болящие ждут. Спаси тебя Бог! Благословляю тебя, дочь моя! – отец Меркурий размашисто перекрестил чуть склонившую голову женщину.

«Ну вот – ещё и язычница! Лупанар-с!

Хотя если она здесь, значит, полезна настолько, что на её язычество закрывают глаза. Причём мои предшественники тоже… Попробуй не закрой… Она хирургерон, а когда тебе в брюхо вгонят фут[86] железа, тебе будет всё равно, христианин или нет не даст тебе подохнуть! Интересно, а мои предшественники тоже прониклись этой солдатской философией, или их просто заставили? Ты хотел нести свет веры? Вот тебе и первое испытание – неси!»

– Алёна, хватит миловаться! Тащи Кондратия домой, я с Серафимом закончу и к тебе наведаюсь, – Настёна перебросила руку Бурея себе через шею и помогла ему подняться.

– Кхе! Стоять! – воевода Корней обвёл взглядом толпу, собирая внимание. – Бабы, отпустите-ка этих. Не бойтесь, не свалятся! А вы, голуби, ползите сюда!

Сучок и Бурей нетвёрдой походкой подошли на зов. Корней смерил их долгим, очень долгим взглядом, кхекнул, заложил руки за пояс и будто между делом осведомился:

– Ну и что мне с вами, козлодуями, делать? Вы хоть поняли, что наворотили?

– А чего? Песню пели. Благонравную! А тут… – с изумлённо-невинным видом выдал Сучок, разводя руками.

– Благонра… – воевода аж поперхнулся, – Кхе! Какие ж у тебя тогда матерные?

– Хватит изгаляться, Корней! Говори, зачем звал? – хрипло прорычал Бурей.

– Скажу, Серафимушка, скажу, голубь, – ухмыльнулся Корней, – хрен забудете! За поношение отца нашего духовного вира на вас такая будет…

Отец Меркурий непроизвольно дёрнулся, чтобы возразить, но так и не стал. Ему совсем не по нраву пришлось, что воевода полез не в своё дело. Как-никак за оскорбление священника должна карать духовная власть, а светская лишь исполнять приговор. Но с другой стороны, в воинском поселении главенствовать должен воинский начальник, и невместно священнику возражать ему при подчинённых. Однако воевода оказался наблюдателен, или это была очередная проверка?

– Кхе! – Корней вопросительно взглянул на священника.

– Позволь сказать, эпарх Кирилл?

– Говори, отче, – в глазах воеводы мелькнул лукавый огонёк.

– Эпарх Кирилл, собираясь наказать серебром сих рабов Божьих, ты в своём праве, но помнишь ли ты евангельскую притчу «отдайте Богу – Богово, а кесарю – кесарево»?

– Кхе! Помню! – Корней явно заинтересовался.

– А коли помнишь, то отдай Богу – Богово и позволь священнику карать за оскорбление церкви! Впрочем, последнее слово – утвердить или нет мой приговор – всё равно за тобой. Люди-то твои, и моими духовными детьми ещё не стали. – Что-то в голосе священника заставило Сучка поёжиться.