— Вокруг нас существуют три мира, — рассказывал Сампа Анка, — подземный, земной и божественный. В подземном мире, Уку Пача, властвует свирепый бог смерти Супай. Там живут все умершие, еще не родившиеся младенцы, некоторые змеи, черви и семена. В земном мире, Кай Пача, находимся мы, люди, а еще животные, птицы, растения и призраки. В высшем мире — Ханан Пача — обитают божества грома, молнии, радуги, земли, Луны, Солнца. А над всеми тремя мирами властвует создатель всего сущего, верховный бог Виракоча.

— Значит, вроде нашего Бога-Отца.

— Не знаю, Юла Киспачи, но думаю, Виракочу можно назвать богом-дедом. Он был отцом Инти, который послал своего сына, Манко Капака, на землю к людям, чтобы обучить нас пахать землю, строить дома, прясть, ткать, делать посуду из глины.

— Нет, Анка. На самом деле Бог-Отец отдал сына людям ради того, чтобы спасти их от ада. По-вашему, от Супая.

— Так думают твои белые братья? Наши предки считали по-другому.

— Что ж, слушай, как было на самом деле.

Разговаривая с Анкой, его отцом и другими жителями селения, он выяснил, что попал в то самое племя, о котором говорил отец Фернандес. Его новые друзья были потомками инков, покинувших когда-то покоренные конкистадорами Анды.

— Много-много лун назад, — рассказывал Апу Ума, — отцы наших отцов ушли с гор в сторону просыпающегося солнца. Они плыли по реке, шли через сельву и наконец добрались до этого места. Здесь они построили Стену Духов и город.

— Стену Духов?

— Я покажу тебе, Юла Киспачи. Раньше, когда инки жили в Андах, они строили большие и удобные дома из камня. Но здесь его нет, поэтому сейчас мы делаем жилища из дерева и шкур. А для Стены, храмов и главных домов камни возили в пирогах от самых гор. Это была очень трудная и долгая работа.

«Значит, Анды не так уж и далеко, — обрадовался Иштван, — и, возможно, я смогу до них добраться».

— А все остальное вы сохранили, как прежде?

— Мы стараемся соблюдать обычаи предков, но сельва дарит свои законы. У нас теперь гораздо меньше золота и серебра, которые давали горы, мы почти разучились плавить руду. Одежды мы носим меньше, ведь здесь гораздо жарче, чем в Андах. Зато можем рубить деревья и на их месте делать поля. Наши деды привезли сюда лам и гуанако, но животные не смогли выжить в сельве. Остались лишь козы, с них мы получаем шерсть для тканей.

Вождь помолчал, печально махнув рукой.

— Мне больно говорить об этом, Юла Киспачи. У наших предков были великие города, а вожди правили мудро и справедливо. Но пришли твои бородатые сородичи и все разрушили. Отец моего отца привел своих людей сюда, они пробились через сельву, вырубили деревья и построили этот город. Но мало что смогли сохранить. Мы превратились в таких же дикарей, каких с легкостью покоряли раньше, и даже почти забыли кипу.

— Кипу? Что это?

— Ты, Юла Киспачи, смотришь на свою птицу мудрости, на кожаных крыльях которой нацарапаны червячки, и получаешь знания. Мы тоже когда-то умели разговаривать без голоса, но по-другому. Соединяли между собой множество разноцветных веревок и завязывали на них узелки. На черных нитях мы рассказывали о времени, обозначали, когда произошли события, достойные упоминания. На красных были сведения о войне и наших умерших, на зеленых — о землях, которые мы покорили, на желтых — добыча…

— Но ты сказал, что все это забыл.

— Да. Сейчас я уже не смогу понять кипу, помню лишь самые простые знаки. Многое потеряно, очень многое.

— Наверное, вы ненавидите европейцев, которые лишили вас привычного образа жизни? — осторожно поинтересовался Иштван.

— Я родился здесь и другой жизни не знаю, — усмехнулся Апу Ума. — А ненависть — это глупый зверь, который, прежде чем напасть на врага, вцепляется когтями в душу хозяина и рвет ее на части.

— Но вы же… э-э… съели моего друга и всех наших спутников.

— Это совсем другое. Они стали нашей военной добычей, и едим мы пленников не из ненависти, а по традиции. К тому же, это вкусно.

Иштван вспомнил жуткую сцену убийства капитана, и к горлу снова подступила тошнота. Тем не менее он понял, что хотел сказать Апу Ума: индейцы пожирали пленников не из жестокости, это был ужасный, дикий обычай, которому они бездумно следовали.

— Прошу тебя, Великий Вождь, позволь моим людям упокоиться с миром. Прикажи похоронить черепа, что висят у входа в твой дом.

— Что ж, будь по-твоему, белый брат.

Раз от раза, беседуя с Апу Ума, Иштван все отчетливее понимал, какую великую цивилизацию разрушили конкистадоры. Порой ему становилось стыдно за своих соплеменников, и тем не менее он всей душой мечтал к ним вернуться.

С первого дня пребывания в Антаваре Иштван неустанно думал о побеге. Днем он работал вместе со всеми, а ночами, лежа в своей хижине, чуть не выл от тоски по цивилизации.

Уже не раз Иштван просил вождя отпустить его. Но тот лишь качал головой.

— Не могу, брат мой, и не проси. Наш город — тайна для белых людей. Никто не знает, что он существует.

— Клянусь, Апу Ума, я не выдам вас.

— Чем мы прогневили твое сердце, что оно хочет нас покинуть?

— Я дитя другого мира, о, Великий. Мне хорошо с вами, но я мечтаю вернуться к своим единоверцам.

— Понимаю, Юла Киспачи. Однако что-то может сложиться не так, и ты случайно или под принуждением расскажешь о нас. Я не могу подвергнуть племя такому риску, нам и без того живется нелегко.

«Что ж, выбора нет, придется бежать», — думал Иштван.

Как же улизнуть? Индейцы давно его не охраняли, и выйти из селения не представляло труда. Но что он будет делать один в джунглях? Допустим, возьмет с собой запасы еды и питья, прихватит нож… И что дальше? Как в одиночку пройти десятки лиг, отделяющих селение от Анд, если каждый шаг дается с трудом в этих Богом проклятых зарослях? Он не индеец и не знает тайных троп. Вот если бы у него был проводник…

Эта мысль понравилась Иштвану. Вдвоем с помощником, выросшим в сельве, они наверняка смогут добраться до Анд. Надо лишь найти человека, который согласится на столь рискованный шаг.

"И я его найду!"

* * *

Как-то раз Сампа Анка сказал Иштвану:

— Я прошу тебя, брат, не выходить сегодня после захода солнца на улицу.

— Почему? — удивился священник.

— Грозное полнолуние. Нельзя.

Иштван ничего не понял и вечером, вопреки запрету, попытался выйти из хижины. Но оказалось, что сын вождя это предвидел: возле входа дежурили два огромных индейца. Едва священник откинул полог, они мягко, но настойчиво попросили его вернуться. Никакие протесты не помогли, пришлось подчиниться.

Лежа на своей постели, он прислушивался к необычным звукам, доносившимся от костра. Бой барабана, крики, стенания. Потом все стихло, а позже начались обычные разговоры, которые Иштван слышал каждый вечер за ужином.