Урусы шли медленно, падали. Татары остервенело стегали их плетками, заставляя подняться. Человеческая волна подкатывала все ближе. Когда до города оставалось шагов тридцать, вперед выскочил боярин Вырда. Подняв над головой связанные руки, он пронзительно закричал:

— Други, бейте их, нехристей! Прощайте! — повернулся и пошел грудью на выставленные вперед тонкие татарские копья. Многие последовали его примеру. Завязалась свалка, ряды расстроились. План Менгу рушился.

Хан Батый второй день наслаждался покоем. Ему надоела беспрерывная полугодовая скачка, и, хоть он и не дошел до тех территорий, где, по рассказам очевидцев, был рай для его войска, приказал сейчас разбить лагерь. Ему приглянулось это место — открытое, без лесов. Невысокие зеленеющие холмы разбегались далеко по сторонам. Меж них вилась небольшая речушка.

Хан лежал на вершине холма на толстой кошме. Заботливые слуги застелили ее шкурами, пропахшими дымом костров. Заложив руки за голову, хан Батый смотрел в бездонное голубое небо. Его уже давно беспокоило молчание Гуюка и Менгу. Неужели до сих пор они не одолели ничтожных урусов? Если так, это тревожный знак — значит, враг сильнее, чем они рассчитывали.

Хан вскочил, сбрасывая нагретые своим телом шкуры. Со всех сторон к нему бросились верные тургауды.

— Коня!

Ему привели белого, как зимний снег урусов, жеребца. По словам великого шамана, этот конь должен был принести Батыю счастье. И полетело с холма на холм белое диво. За ханом неслись тургауды, подпрыгивая в седлах. Вот и аил Субудай-багатура. Субудай сидел на шкуре, зажмурившись и подставляя солнцу отекшее жирное лицо.

— А, это ты, достопочтенный хан, — он приоткрыл один глаз. — Что привело тебя к старому человеку?

— От Гуюка нет никаких вестей. Неужели они не могут взять этот маленький городишко?

— Мой хан, Гуюк похвалялся взять его быстро. У хвастуна всегда длинный язык и короткий ум. — Багатур тяжело поднялся и заковылял к хану, который гарцевал на лошади.

— Что ты предлагаешь?

— Не надо было нападать. А коли напали — надо добивать, — последнее слово Субудай сопроводил решительным жестом.

— Вели трубить сбор! — Хан дернул узду.

Лицо старого воина расплылось в радостной улыбке. Все пришло в движение. Затрепетал на свежем весеннем воздухе хвостатый ханский стяг. Орда двинулась на Козельск.

Река запарила еще с вечера. То тут, то там на ее широкой глади появлялись тонкие белые языки. Они быстро таяли в сгущающемся сумраке, чтобы, окрепнув и набрав силу, вспыхнуть вновь и расти, превращаясь в густую белую пелену, которая постепенно поглощала реку, растекалась по глухим оврагам и безмолвным низинам. Туман клубился, словно поверхность закипающего котла, поднимался выше и выше. Вскоре он добрался до подножья крепостной стены и перевалил через нее, окутав город непроглядной мглой. На расстоянии двух шагов ничего нельзя было различить.

Сеча обходил воинов. Говорил он мало, но его тревога сразу передавалась людям — не было слышно ни смеха, ни разговоров. От кисельной белизны веяло безысходностью. Даже птицы смолкли.

Но вот на востоке стало светлеть. Прорвав оборону тумана, заиграли первые, еще слабые, лучи солнца. Осторожно защебетали птицы. Молочная пелена, как гидра, пряталась в свое логово. Постепенно обозначились контуры городских стен, на противоположном берегу Жиздры вырисовались верхушки деревьев, показались макушки далеких холмов. Наконец проявились очертания ближнего берега… Но лучше бы его не видеть! Всюду, куда ни кинь взор, виднелось неисчислимое грозное воинство.

Впереди в лохматых шароварах, голые по пояс, стояли, опираясь на огромные щиты, воины. Их бронзовые мускулистые торсы были прикрыты стальными пластинами на кожаных шнурках, на поясах болтались короткие острые мечи. Головы венчали блестящие остроконечные шлемы. За ними в черных, надвинутых на глаза, мохнатых шапках, виднелись копейщики. На заостренных наконечниках их длинных пик исполняли пляску смерти солнечные зайчики. И дальше, до самого горизонта — люди, люди, люди. Людское море надвигалось на смену сходящему туману.

Воеводе стало не по себе. Он скорее почувствовал, чем понял: не здесь враг пойдет на решительный штурм. Сеча, оставив северную сторону, где столько дней татары безуспешно пытались взять город, заспешил с сыном и князем Василием на юг. Кони быстро домчали нетерпеливых всадников. Прыгая через ступеньки, воевода мгновенно оказался на стене. Когда глянул, защемило в груди — картина была еще страшнее.

Впереди выстроились в ряд машины — гроза городских стен. Сеча понял, что перед ним умный, знающий полководец, который сразу определил слабое место города. От огромной массы вражеского войска к городу струйками стекались люди, держа над головами огромные щиты. Воины останавливались друг перед другом и, прикрываясь сверху щитами, образовывали живой коридор, по которому цепочкой выстроились полуголые люди. Они передавали друг другу небольшие мешки, набитые землей, и бросали их в ров.

— Лучников! — закричал воевода, поняв задумку врага.

Засвистели стрелы. Несмотря на прикрытие, они иногда достигали цели. Татары отталкивали упавших, на их место становились другие, и работа продолжалась. Постепенно козельцы пристрелялись, потери врага возросли, работа застопорилась. Тогда татары выдвинули своих лучников. Вероятно, они берегли их для штурма, но мастерство козельцев нарушило их планы.

Работа у татар закипела с новой силой. Ров медленно, но верно наполнялся мешками. К обеду проходы были готовы, цепочки людей исчезли, поле перед крепостью очистилось от татар, все стихло. Враг изготовился для прыжка.

И вот вдали, на высоком обрывистом берегу Жиздры показался всадник на белоснежном коне, его дорогой чекмень сиял золотом. Подъехав к круче, он остановился и поднял руку. Встрепенулись хвостатые стяги, заиграли трубы, ударили барабаны. Все пришло в движение.

Первыми под прикрытием воинов с большими щитами двинулись пороки. Сверху они напоминали гигантских жуков, медленно приближавшихся к городу. В поле дело застопорилось. Пороки стали заваливаться то на один, то на другой бок — это сработали ямы-ловушки Аскольда. В стане врага произошла заминка, после чего, оставив машины, татарские полчища двинулись на штурм.

Заработали лучники, запели, не давая русским поднять головы, их стрелы. Застучали по стенам лестницы. Оскалив зубы, размахивая кривыми саблями, татары пытались перебраться через стены. Сверху на них лили кипящую смолу, и тогда, бросая оружие, враги с громкими воплями летели вниз, а на смену им шли другие. Однако, несмотря на отчаянный бой, ни одному татарину пока не удалось ступить ногой на козельскую землю. Атака захлебывалась.

Батый, наблюдавший с коня за осадой, начал выходить из себя. Скрепя сердце приказал двинуть на город цвет своего воинства — прославленных тургаудов. Смолкли барабаны. Наступила зловещая тишина. Медленно, сознавая свою силу, двинулось отборное воинство к городу, неудержимо полезло на стены. Впереди — Бектут, любимец Батыя, человек-порок. Со страшной силой рубил он направо и налево козельцев, пытавшихся преградить ему путь. Русские дрогнули и отступили бы от стен, если бы Добрыня не вышел с Бектутом один на один. Они бились на стене, как два исполина, а обе армии завороженно наблюдали за поединком. Звенела сталь, сверкали искры… Но вот глубоко вошел татарский меч в могучую грудь Добрыни. Пошатнулся герой, успел только глянуть на своих ясными глазами. Собрал последние силы, вздохнул и бросился со стены, увлекая с собой в тесных объятиях врага.