Глебов заметил, что у нее порозовели щеки.

— Почему давно?

— Все воюют, а я молодая и здоровая сижу в тылу.

Она посмотрела на него тем открытым, искренним взглядом, какой он увидел утром у колодца. От этого взгляда на Глебова снова накатила неожиданная волна нежности. Война войной, а женскую красоту замечаешь и перед самым началом боя. В эту минуту она очаровывает с особой силой. Помолчав несколько мгновений, он спросил:

— Родители остались в Москве?

— Мама, — ответила Чистякова. — Она на заводе работает. Мины делает.

— Отец воюет? — снова спросил Глебов.

— Отец погиб в августе сорок первого под Смоленском. А брат в прошлом году под Курском.

У Глебова кольнуло сердце. «И эта отправилась мстить за близких», — подумал он. Люди, стремящиеся как можно сильнее отомстить немцам за смерть родных, приходили с каждым новым пополнением. Многие из них гибли в первых же боях, потому что ожесточение не самый лучший помощник в борьбе с врагом, оно иногда лишает разума.

Глебов посмотрел в глаза Чистяковой. В ее взгляде не было ожесточения, и это немного успокоило. Он не мог представить смерти такой красивой девушки. Самой большой местью за отца и брата, которую могла бы совершить Чистякова по отношению к немцам, подумал Глебов, было бы родить пятерых детей. Доказать врагу, что русские неистребимы.

— Где вы научились работать на рации? — спросил Глебов. — Закончили курсы? И вообще как вас зовут? А то уже почти сутки знакомы, а я не знаю вашего имени.

— Меня Женей зовут, — сказала Чистякова, и глаза ее посветлели. — Курсы радистов я действительно закончила. Но радиодело изучала еще до войны, в клубе ОСОВИАХИМА. Так что я опытная. С любой рацией умею обращаться. Даже немецкой.

— Сколько же вам лет, если до войны радиодело изучали? — с недоверием спросил Глебов. Тоненькая, узкоплечая Чистякова походила на девочку-старшеклассницу.

— Девятнадцать.

— А в Москве где живете? — ему хотелось знать об этой девушке все.

— На Масловке. Это между Ленинградским проспектом и Савеловским вокзалом. Знаете, где это?

Глебов кивнул. Он вспомнил Москву, холодное и низкое темное небо, сыпавшее на землю снегом, который хрустел под ногами, и тяжелую, шаркающую поступь молчаливых солдат, отправлявшихся через Красную площадь на фронт. В этом тяжелом шарканье, гулко отдававшемся от стен Кремля, была решимость каждого солдата отстоять Москву или лечь на поле боя, но не пропустить немцев в столицу. Глебов со своей ротой был в одной из колонн, прошагавших в то утро по площади. Это утро он не забудет никогда, прежде всего потому, что в тот день впервые увидел Сталина. Тот стоял на трибуне мавзолея вместе с другими руководителями государства и поднятой рукой провожал идущие в бой войска. Сталин был в шинели и фуражке, хотя было холодно и дул пронизывающий ветер. И эта его не соответствующая наступившей зиме форма тоже подбадривала солдат. «Интересно, как сейчас выглядит Москва?» — подумал Глебов. Он хотел задать Жене еще несколько вопросов, но в комнату, как заполошная, влетела Захарова и срывающимся голосом прокричала с порога:

— Товарищ командир полка, вас командир дивизии разыскивает!

— Я с ним отсюда поговорю, — сказал Глебов.

Захарова, подскочив к столу, подала ему наушники, протянула микрофон.

— Слушаю вас, товарищ первый, — произнес Глебов, натягивая на голову наушники.

— Ты знаешь, что немцы против тебя кулак собирают? — прокричал командир дивизии. — Мне об этом летчики доложили.

— Знаю, товарищ первый. Только я их кулаком им же сопатку разобью.

— Ты сильно-то нос не задирай, — уже мягче произнес Бобков. — А к отпору приготовься.

— Я готов, товарищ первый.

— Чтобы через два часа твои соображения были у меня, — сказал командир дивизии и отключил связь.

Позицию, которую занимал полк, на правом фланге разрезало болото. Оно мешало как Глебову, так и немцам. И те и другие хотели оставить его у себя в тылу, чтобы создать непрерывную линию обороны. Но ни тем ни другим это пока не удавалось. Вот и сейчас немцы снова накапливались с двух сторон болота, пытаясь обхватить его и отбросить наши позиции за лес, в чистое поле. Там бы уж они не дали высунуть головы, держа каждого нашего солдата под прицелом. Разведчики вовремя засекли сосредоточение немцев, Глебов передвинул часть артиллерии, и боги войны только ждали, когда немцы вылезут из окопов. В этот момент и решено было накрыть их плотным огнем. Но если командир дивизии обеспокоен складывающейся ситуацией, значит, надо на месте еще раз проверить свою готовность. Для Глебова это было правилом. Он поднялся из-за стола, чуть улыбнулся Жене и, коротко бросив: «Договорим потом», — быстро вышел из комнаты связистов.

Через день он снова встретился с Женей у колодца, на этот раз вечером. Стояла удивительная тишина. Только над передовой, рассыпая по черному небу искры, время от времени взлетали ракеты, освещая мертвенным светом ничейную полосу и колючую проволоку по обе стороны ее. Да похожие на падающие звезды трассирующие пули беззвучно прочерчивали свою траекторию. И вдруг в лесочке, через который вчера утром «студебеккеры» тянули артиллерию, защелкал соловей. Сначала неуверенно, останавливаясь и прислушиваясь к тишине после каждого колена, потом все смелее и смелее, пока не запел в полный голос.

— Что это? — удивившись, спросила Женя.

— Соловей, — ответил Глебов.

— Никогда не думала, что на войне могут петь соловьи.

Она сказала это так легко, словно выдохнула, и Глебов в который уже раз поблагодарил Бога за то, что тот послал ему в полк эту девушку. Он уже начал ревновать ее ко всем офицерам, которые неожиданно по делу и без дела вдруг зачастили к нему в штаб. Тут и догадываться не надо было о причине посещений. За годы войны мужские сердца до одурения истосковались по женской ласке. В такой обстановке красивую одинокую девушку умыкнуть не долго. Но Глебов уже решил, что никому не отдаст Женю… А соловей, словно торопясь, все пел и пел, пользуясь короткой паузой тишины, подаренной ему войной. Глебов видел, как, затаив дыхание, Женя слушала это пение, и глаза ее светились в темноте, словно две маленькие звездочки. Он протянул руку и осторожно накрыл своей ладонью узкую, тонкую, немного прохладную ладонь Жени. То, что произошло потом, едва не повергло его в шок.

Женя порывисто дернулась, резко встала и сказала зло, отчеканивая каждое слово:

— Извините, Сергей Иванович, — она впервые назвала его не по должности и званию, а по имени, — но больше никогда не позволяйте себе этого. Я солдат и относитесь ко мне как к солдату. Походно-полевой женой я никогда не буду. Не создана для этого.

Она круто повернулась и