Ясно, что его милость преуспел в обоих случаях.

Ясно, что Дюваль опасный человек.

Но все же эта голова…

Хорошо говорить: «Когда ты в Риме…» Но англичане несколько лет назад прекратили рубить людям головы и выставлять их напоказ в назидание народу, и Майлс не видел оснований возрождать этот варварский обычай только потому, что они проживали среди варваров.

Погруженный в размышления о поведении своего друга, он почти не обращал внимания на то, что его окружало, он лишь заметил, что современные египтяне строили свои жилища внутри, вокруг и на древнем храме Луксора. Там, где фараон и его верховные жрецы когда-то совершали свои священные ритуалы, крестьяне построили голубятни.

Дом Ноксли, находившийся в южном крыле храма, не производил большого впечатления. Он бы, без сомнения, поместился в холле родового замка его милости в Лестершире. Но по здешним меркам, он, просторный и элегантный, мог похвастаться верхним и нижним этажами, первый из которых прекрасно подходил для летнего отдыха и сна.

Войдя в дом, Ноксли предложил спрятать папирус и копию в сейф. Майлс согласился, хотя не представлял себе, у кого бы хватило храбрости попытаться украсть что-нибудь у кого-нибудь, когда здесь находился Гази.

Майлс отправился в отведенную ему комнату, вымылся и рухнул на диван. Он спал, пока его не разбудил слуга, чтобы позвать к обеду.

Когда в хорошо обставленной ка-а он присоединился к Ноксли, Майлс обнаружил, что его желудок отказывается принимать пищу.

— Бедный мой друг, простите меня, — сказал Ноксли. — Вас, должно быть, тошнит от местной пищи. Позвольте я скажу повару…

— Дело не в еде, а в Фаруке. У меня перед глазами все время эта голова. Вы уверены, что разумно поощрять эти варварские поступки Гази?

— Разве они более варварские, чем виселицы в Тайберне? — поинтересовался Ноксли. — Я бы сказал, Гази милосерднее. Знаете, на виселице умирают не сразу. А выставлять голову напоказ — это единственный способ распространить слухи. Мы хотим, чтобы у Дюваля не оставалось сомнений в гибели его главного наемника. Тогда он поймет, что потерял не только папирус, но и вас. — Ноксли улыбнулся. — У него пена пойдет изо рта, как у бешеной собаки.

— Я только однажды видел его, и он показался мне достаточно разумным. Хотя он не может быть в своем уме, если верит, что кто-то уже дешифровал иероглифы. И даже хуже, судя по тому, как он себя ведет, под влиянием этого заблуждения.

— А это заблуждение, вы уверены? — Ноксли поднял глаза от тарелки и с каким-то странным выражением, по-детски наивно посмотрел на него.

— На папирусе есть имена фараонов, — сказал Майлс. — И это все, что в данный момент может подтвердить любой ученый.

— Вы купили его не потому, что верили, что в нем описание гробницы фараона, как утверждал Ванни Аназ? — Ноксли по-прежнему смотрел на него с тем же детским выражением. — Ничто в нем не подсказывало вам, что это может быть чем-то вроде карты с указанием местонахождения сокровищ?

Майлс покачал головой. Он купил папирус для Дафны. Потому что он был красивый и почти в идеальном состоянии. Потому что в ее коллекции не было ничего похожего. Потому что он знал, что ее глаза загорятся, как это случалось когда-то давно, до того, как она встретила Пембрука. Ее глаза засияли, и Майлс никогда не видел ее счастливее, чем когда она занялась папирусом. Для него это делало папирус в десять раз дороже, чем он заплатил за него.

— Я слышал, что французский генеральный консул Дроветти предлагал Бельцони десять тысяч фунтов за алебастровый саркофаг, который тот нашел, — сказал Майлс.

— Я подумал, что папирус — тоже редкий по своему художественному выполнению экземпляр и должен иметь соответствующую цену.

— Возможно, вы объяснили мне проблему Дюваля, — сказал Ноксли. Он сделал знак слуге убрать обеденный поднос.

Когда слуга вышел, он сказал:

— Дюваль всегда верил, что Египет «открыли» французы, потому что они совершили научную экспедицию и составили «Описание Египта». Он ненавидит англичан отчасти за то, что мы разбили их, но в основном из-за Розеттского камня.

— Господи, да это было двадцать лет назад, — сказал Майлс. — Как будто французы никогда не отбирали ценности у народов, которых они побеждали. Я что-то не замечал, чтобы они что-нибудь возвращали.

— Попробуйте сказать это Дювалю, — проговорил Ноксли. — Но до недавнего времени он был не хуже других охотников за древностями.

«До того как ты пришел и взял к себе на службу таких людей, как Гази?» — подумал Майлс. Но воспоминание о голове Фарука сделало его осторожным.

— И почему, как вы думаете? — спросил он.

— Бельцони, — ответил Ноксли. — Дюваль пробыл в Египте более двадцати лет. Бельцони пробыл менее пяти, а сейчас его знают во всем мире. Дюваль вел раскопки в Бибан-эль-Мулуке, в Долине царей. Он так и не нашел гробницу фараона, а Бельцони нашел, — великолепную, с редким алебастровым саркофагом. Ни Дюваль, ни Дроветти не смогли найти вход в пирамиду Хефрена, а Бельцони нашел. Французы не нашли способа сдвинуть голову Молодого Мемнона, а Бельцони нашел, и теперь она в Англии.

— Двадцать лет труда, и нечего показать, — заметил Майлс.

«Как похоже на случай с Пембруком, — подумал он. — Он должен был с ума сойти от зависти. Как Пембрук, который так завидовал способностям Дафны к языкам».

— Представьте, что он почувствовал, когда услышал о папирусе, который вам продал Аназ, — сказал Ноксли.

— Последняя соломинка, — откликнулся Майлс. Ноксли улыбнулся:

— Признаюсь, я тоже почувствовал зависть. Должно быть, вы полюбились Аназу. Он, между прочим, умер, бедняга.

26 апреля

Впервые Руперт увидел крокодилов у Гирге, там, выше по течению, на песчаной отмели, полдюжины этих существ грелись на солнце. Река здесь обмелела, и мели образовывали лабиринт препятствий, сквозь которые приходилось пробираться «Изиде». Сначала он заметил стаи пеликанов и диких уток, собравшихся там. Вернее было бы сказать, что его взгляд был устремлен в их сторону, но мысли были далеко.

Он думал о ней.

О том, как бы сойти с яхты и найти какое-нибудь укромное местечко. Они приближались к Фивам, оставалось около часа пути. Время истекало. Как только они найдут ее брата, все изменится.

Руперт убеждал себя, что он должен думать, как вырвать ее брата из когтей бандитов. Он должен думать, как защитить женщин и детей. Вместо этого его ум был занят тайными планами, как утолить свою страсть, овладев божественно прекрасным телом миссис Пембрук. Даже сейчас, разглядывая крокодилов, он думал, не могли бы они как-нибудь помочь раздеть ее.

Все, до чего он додумался, был предлог у видеть ее. Руперт ушел с палубы и направился туда, где она недавно проводила самое жаркое время дня. Но нашел ее не в носовой каюте, а в ее собственной. Дверь была открыта для доступа воздуха.