Закончив с писаниной, Ахлестышев приказал Саше вооружиться пистолетами и идти с ним. Друзья явились на Лубянку и разыскали Большого Жака – сержант-майора Анжильбера. Они встретились, как добрые приятели. На прошлой неделе у Жака был день рождения, и Саша поднёс ему порядочный бочонок рома. Великан поэтому начал с благодарностей, но Пётр остановил его. Они сидели втроём в уютно обставленной комнатке сержант-майора. Каторжник кивнул другу, и тот плотно прикрыл дверь. Жак сразу посерьёзнел.

– Что-то случилось?

– Да. Мы пришли просить о большом одолжении.

– Слушаю.

– Завтра мы хотим похитить с Кремлёвской гауптвахты своего товарища. Нужна ваша помощь.

Фланкёр опешил.

– Помочь в побеге русского? Я?

– Да. Иначе его казнят.

Жак помолчал, потом спросил:

– Что натворил этот человек?

– Он офицер, оставленный в Москве с секретным поручением.

– То есть, русский лазутчик?

– Да.

– Как же я могу ему помочь? А моя присяга? А честь мундира? Нет, видно, вы сошли с ума, если явились ко мне с таким предложением! Единственное, что я могу для вас сделать, это никому не передавать нашего разговора. А теперь уходите!

Саша-Батырь, не понимая ни слова из сказанной речи, догадался, что Жак отказывает. Он взял руку француза в свою огромную ладонь, дружески сжал её, заглянул в глаза и сказал по-русски:

– Жак! Товарищ! Очень надо!

Фланкёр смешался. Два больших человека сидели плечо к плечу и смотрели друг на друга. Наконец сержант-майор воскликнул жалобно:

– Но присяга!

– Жак, – ровным голосом начал Ахлестышев. – Представьте себе, что в ваш уютный родной город Баккара пришли русские завоеватели. Они сожгли город, ограбили его жителей, изнасиловали женщин, осквернили храмы… И не уходят, продолжают свои бесчинства. Что бы лично вы, господин Анжильбер, тогда делали?

– Начал бы резать ваших по ночам, – твёрдо ответил француз.

– А как вы думаете, чем по ночам занимаемся мы с Сашей?

– Тем же самым; я давно об этом догадываюсь.

– Оглянитесь вокруг себя, посмотрите, что вы сотворили с Москвой. И ответьте, положа руку на сердце: мы правы?

– Да, – глухо сказал Жак. – Мне стыдно за наше войско, оно сделалось стаей диких зверей. И не мне одному стыдно…

– Так помогите нам спасти товарища. Даю слово, что мы никого из ваших при этом пальцем не тронем!

Француз впился глазами в русского.

– Нашей крови не прольётся?

– Слово дворянина.

– Это хорошо… Что я должен сделать?

– Завтра в десять утра вместе с Кулевриной подъехать в экипаже к дому на Остоженке. Тому, где вы хлопотали за Мортиру… Помните?

– Да. Как она, кстати? Славная душа!

– С Мортирой всё в порядке. Надо взять её в коляску и отвезти девушек на Пречистенку. Там они пересядут в другой экипаж, а вы можете покататься. Через два часа на том же месте вам вернут обеих дам.

– И всё?

– Нет. Если на другой день вас спросят, чем вы занимались эти два часа, скажете: любовью с Мортирой Макаровной. И она никуда не отлучалась.

– А чем прекрасная Мортира будет заниматься эти два часа на самом деле?

– Отвлекать караул.

– Вы бессердечный человек, Пьер! Что, если её схватят?

– Меня расстреляют, а её, скорее всего, отпустят.

Жак осёкся.

– Ну, мы договорились? – спросил Ахлестышев.

– Да. Помните – вы дали слово, что никто из французов не пострадает во время побега!

– Разумеется. Не устроим же мы резню в Кремле! Всё будет сделано тихо.

Простившись с Жаком, друзья отправились дальше. Теперь их путь лежал в Волчью долину. Придя в родную слободу, налётчик первым делом ввалился в пивную и крикнул с порога:

– Где Тетей?

– На делопроизводстве, – ответили вардалаки.

– Живо его сюда!

Ребята побежали исполнять приказание. Через полчаса комендант слободки явился. Обнялся с Батырем, поручкался с их благородием и спросил досадливо:

– Чё случилось-то? От такого хабара оторвали…

– Потом довершишь, – строго ответил главный вардалак. – Скажи: у нас в дуване[71]деньги есть?

– Эх-ма… – взялся за бороду Тетей. – А сколько надо?

– Косуху рыжиков[72].

– Косуху?! – ахнул налётчик. – Побойся бога, Лександра Калиныч! У меня, чать, не Монетный двор!

– Так есть или нет?

– А когда надо?

– Прямо сейчас.

Комендант сделал было отчаянное лицо, но Саша пресёк спектакль.

– Это для скупа. Талыгая нашего нужно отначить[73]. Ну? Есть?

– Шут его знает… А финаны[74]не сойдут?

– Нет.

– А…

– Неси, что велю!

Тетей ушёл и скоро вернулся с крепким холщовым мешком.

– Вот. Рыжьё я отдельно складывал.

– Вываливай на стол.

Ахлестышев с Батырем начали разбирать груду золота и сразу запутались. Монеты были самого разного достоинства: простые и двойные червонцы, пятёрки и десятки, лобанчики, наполеондоры, прусские марки, австрийские талеры… Попалось даже несколько редких двухрублёвых монет Екатерины Первой! Больше всех в мешке оказалось империалов нынешнего царствования. Их и стали отбирать, складывая в столбики по десять штук. Соорудили сто таких столбиков и ссыпали в кожаный мешок. Тетей стоял рядом и скорбно наблюдал за происходящим.

Завязав кошель, Саша объяснил товарищу:

– Иначе того офицера стрельнут.

– А возврат сорги предусмотрен, али как? – желчно поинтересовался комендант. – Офицеров на свои кровные начали уже выкупать… На это, чай, православный царь есть! У него казна поболе нашей будет!

– Из моего слама[75]забирай, пока не восполнишь.

– Вот! – Тетей сделал неприличный жест. – Я тоже понятие имею! Поровну будем перед обществом долг нести. Запишу на тебя пять сотен, и на себя пять сотен. Ребятам объясню.