Фру Кодеска (год назад вышедшая вторым браком замуж за архитектора) располагала только сорока пятью минутами. Ей предстояло важное заседание. О бывшем муже она сообщить ничего не может.

Это она объяснила еще по телефону.

Они ели салат «Пиранези», пили минеральную воду с добавлением лайма и любовались видом на Рыночную площадь, впервые за долгое время (Морено не могла припомнить, за какое именно) покрытую снегом.

— Питер Клаусен… — начала она, посчитав, что с прелюдиями покончено. — Не могли бы вы о нем немного рассказать? Нам требуется его, так сказать, более четкий психологический портрет.

— Он что-нибудь натворил? — спросила Марианна Кодеска, подняв брови до корней волос. — Почему его разыскивают? Вы должны мне наконец все объяснить.

Она поправила рыжеватую шаль так, что стала лучше видна фирменная этикетка.

— Это еще не до конца ясно, — ответила Морено.

— Нет? Но вы ведь знаете, почему он объявлен в розыск?

— Он исчез.

— С ним что-нибудь случилось?

Морено положила нож и вилку на тарелку и обтерла рот салфеткой.

— У нас имеются некоторые подозрения на его счет.

— Подозрения?

— Да.

— Какие?

— Извините, но я не могу вдаваться в детали.

— Он никогда не проявлял подобных наклонностей.

— Каких наклонностей?

— Криминальных. Вы ведь это хотите сказать?

— Вы с ним продолжаете общаться? — спросила Морено.

Марианна Кодеска откинулась на спинку стула и посмотрела на Морено с улыбкой, словно процарапанной циркулем на дверце холодильника. «У нее, наверное, болят зубы, — подумала Морено. — Она мне не нравится. Надо следить за тем, чтобы не сказать какую-нибудь глупость».

— Нет. Мы не общаемся.

— Когда вы видели его в последний раз?

— Видела?

— Ну, встречали. Обменивались словами… если хотите.

Фру Кодеска втянула через ноздри кубический метр воздуха и задумалась.

— В августе, — сказала она, выпуская воздух. — С августа я его не видела.

Морено записала. Не в силу необходимости, просто чтобы скрыть раздражение.

— Как бы вы могли его описать?

— Я бы не хотела его описывать. Что вам, собственно, надо?

— Просто чуть более полную картину, — повторила Морено. — Немного общих черт характера и тому подобное.

— Каких, например?

— Мог ли он, например, проявлять агрессию?

— Агрессию?

Это явно было слово не из ее словаря.

— Да. Он вас когда-нибудь бил?

— Бил?

— Если вам больше хочется прийти для беседы в полицейское управление, это вполне можно устроить, — пояснила Морено. — Может быть, здесь не совсем подходящая обстановка?

— Извините, — сказала Марианна Кодеска. — Я просто потеряла дар речи. К чему вы клоните? Я могу представить, что Питер чему-то подвергся, но чтобы он сам применил силу… нет, это исключено. Совершенно исключено, можете так и записать в своей книжечке. Что-нибудь еще?

— Вам известно, имелись ли у него связи с женщинами с тех пор, как вы расстались?

— Нет, — ответила Марианна Кодеска, глядя в окно. — Это больше не моя головная боль.

— Понятно. Значит, вы не имеете представления о том, куда он мог подеваться? Он десять дней назад исчез… он с вами никак не связывался?

Морщина неприязни, появившаяся между правым крылом носа и уголком рта, сразу состарила фру Кодеска лет на пять.

— Я ведь уже объяснила, что мы больше никак не общаемся. Неужели вам трудно это понять?

«Да, — подумала Морено. — Мне трудно понять, как тебе удалось еще раз выйти замуж».

Впрочем, возможно, она не видела Марианну Кодеска с ее лучшей стороны.

Полчаса спустя она встретилась с Юнгом у себя в рабочем кабинете.

— Лиз Вронгель, — сказал Юнг. — Putz weg.[29]

— Она тоже? — спросила Морено.

Юнг кивнул:

— Правда, двадцать лет назад. Она была замужем за Келлером год… десять месяцев, если придавать значение деталям… потом они развелись, и она переехала в Стамберг. Явно сбившаяся с пути бедняга. Участвовала в разных протестных движениях; была выдворена из Гринпис после того, как укусила полицейского за лицо. Входила в разные секты, а в начале восьмидесятых годов уехала, судя по всему, в Калифорнию. Дальше следы теряются. Не знаю, есть ли смысл ее разыскивать.

Морено вздохнула.

— Очевидно, нет, — сказала она. — Пожалуй, нам следует начинать думать о праздновании Рождества и надеяться на то, что Рейнхарт что-нибудь привезет из Нью-Йорка.

— Ты считаешь это вероятным? — спросил Юнг.

— Честно говоря, не особенно, — ответила Морено.

— А как тебе показалась бывшая фру Клаусен?

Морено наскоро обдумала, как ей лучше сформулировать свое впечатление.

— Во всяком случае, другой тип, нежели бывшая фру Келлер, — сказала она. — Такой закамуфлированный фашизм буржуазного класса. Пожалуй, даже не очень закамуфлированный, если вдуматься. Но она ничего не могла сообщить, и у меня нет особого желания беседовать с ней еще раз.

— Rich bitch?[30]

— Приблизительно так.

Юнг посмотрел на часы.

— Ну, ладно, — сказал он. — Не можем ли мы позволить себе разойтись по домам? Маурейн начала поговаривать о том, что мне следует сменить работу. И я уже почти готов с ней согласиться.

— Кем же ты тогда станешь? — спросила Морено.

— Точно не знаю, — ответил Юнг, задумчиво потягивая нижнюю губу. — Билетер в кинотеатре звучит заманчиво.

— Билетер в кинотеатре?

— Да. Это тот, кто с фонариком в руках показывает людям дорогу и в перерывах продает сладости.

— Таких больше не существует, — заметила Морено.

— Жаль, — сказал Юнг.

В воскресенье утром комиссар Рейнхарт самостоятельно доехал до 44-й улицы Бруклина. Он опоздал ровно на полчаса; ночная смена уже убыла, но коричневый дом с номером 602 над входом, тем не менее, оставался под наблюдением. Блумгорд решил выделить дополнительную машину, помимо машины Рейнхарта, — учитывая то, как его европейский коллега знает город, пожалуй, имело смысл подстраховаться.

Рейнхарт припарковался между номерами 554 и 556, где обнаружилось местечко, забрался в стоявшую на другой стороне улицы машину — олдсмобиль метров тридцати длиной — и поздоровался.