– Он не мог, – всхлипнув, прошептала Мод.

– Сколько веры в малознакомого человека, моя дорогая, – усмехнулся Артур. – Ты ничему, похоже, не учишься.

– Он не уехал бы, не попрощавшись со мной.

– О, он уехал, – возразил Артур. – Я сказал ему, что леди Карлайл больше не желает его видеть, потому что ей претят его домогательства. Он, конечно, выглядел раздосадованным, но он поверил. Слишком уж ты непостоянная, Мод.

Слезы беспрерывным потоком покатились из глаз Мод. Артур возвышался над ней, сидевшей на полу у его ног, отчего Мод испытывала еще большее унижение.

– Зачем я тебе нужна? Неужели ты не можешь найти себе подходящую женщину? Почему не женишься на Кларисе? – с умирающей надеждой спросила Мод.

– К твоему прискорбию, именно ты подошла мне по всем параметрам. Как ты этого не поймешь!

– Про какие параметры ты все время твердишь?

– Ты, что же, так и не дочитала дневник Эмбер до конца?

Мод устаивалась на Артура:

– Ты читал его?

– Конечно. Очень-очень давно, когда восточное крыло было открыто всего лишь один раз, но говорить тебе об этом мне не хотелось. Мне было забавно наблюдать за тем, как ты бегала с этим дневником и картинами, словно помешанная. Видимо, не зря я тебя выбрал. Дом тебя принимает. А вот Елену он отверг.

Артур сжал пальцы в кулак, и его лицо исказила гримаса гнева. Мод стало по-настоящему страшно. Сейчас Артур и правда походил на сумасшедшего.

– Прочитай последнее послание Эмбер. Думаю, из него ты поймешь очень многое.

Дверь за Артуром закрылась, а Мод осталась сидеть на полу, больше не испытывая ни страха, ни боли, ни обиды. Она будто впала в кому и ровным счетом ничего не чувствовала.

Глава 29. Эмбер

Карлайл-Холл, Корнуолл, 1813 год

Шаг. Еще один. И еще. Скрип открываемой двери. Солнце заливало детскую. Желтые обои с веселым рисунком – она сама их расписывала. Плюшевый медведь застрял в углу дивана. Куклы рассыпались по шкафу. Деревянная лошадка-качалка напротив окна.

Шаг. Еще один. И еще. Скрип открываемой двери. Покрывало на кроватке Роберта скомкано. По полу рассыпаны солдатики. На столе вырезанные из дерева кареты и лошади. Шаг. Еще один. Распахнутая дверь шкафа. Здесь почти пусто – все вещи Роберта забрали. Лишь только внизу осталась пара поношенных башмачков, которые уже малы ему, да на одной из полок так и лежала белая сорочка с кружевными манжетами.

Шаг. Еще один. И еще. Скрип открываемой двери. Постели девочек измяты. На одной из кроваток из-под одеяла торчало тряпичное ухо зайчика, с которым Лиззи не расставалась по ночам. Шаг. Еще один. Распахнутая дверь шкафа. Здесь много платьев. Забрали лишь половину. У девочек слишком много нарядов.

Стон. Всхлип. И снова протяжный стон. Шаг. Еще один. И еще. Всхлип. Еще один. И еще.

– Снова ты здесь, – раздался за спиной ворчливый голос мисс Робертс.

– А где дети, мисс Робертс? – Эмбер не обернулась на голос экономки, но начала озираться по сторонам невидящим взглядом.

– Сколько тебе говорить? Их здесь нет.

– Я же просила не выводить их к морю. Слишком ветрено, а Эмилия только недавно болела.

– Вот тупица, – зло выплюнула мисс Робертс. – Совсем разум потеряла. Нет твоих детей. Увезли их.

– Как нет? Кто увез? – в испуганном взгляде Эмбер, обращенном к экономке, промелькнуло некое подобие понимания, но оно тут же ускользнуло в небытие. – Вот наступит лето, и я сама буду выводить малышей к морю. Только все осень и осень…

Эмбер судорожно всхлипнула и снова повела глазами по детской. Что-то постоянно ускользало от нее. Но что? Она помнила, как ездила в Лондон, а потом спешила обратно в Карлайл-Холл, чтобы… что? Она напряглась, пытаясь понять, зачем она одна ездила в Лондон и почему после приезда ей никак не приведут детей с пляжа, ведь они не виделись больше недели. Она так по ним соскучилась. Она ведь зачем-то спешила вернуться, хотела сделать что-то жизненно важное, но никак не могла вспомнить что.

– Пойдем, – скомандовала мисс Робертс, дернув Эмбер за платье. – Хватит тут торчать. Пора обедать и возвращаться к себе.

– Нет, я подожду детей тут.

Эмбер опустилась в синее кресло, а мисс Робертс, не дожидаясь дальнейших возражений, схватила ее за руку и поволокла вон из комнаты.

– Беда на мою голову, – зло ругалась она. – Совсем ополоумела. И когда уже ты сдохнешь.

– Отпустите, отпустите. Я хочу к детям, – сопротивлялась Эмбер, хватаясь пальцами за все, что попадалось на пути: за спинку дивана, ручку двери; впивалась ногтями в стену так, что под ними оставалась краска; цеплялась за перила и балясины на лестнице, по которой мисс Робертс тащила ее волоком, беспрестанно изрыгая ругательства. Иногда в этот момент к Эмбер приходило прозрение. Она вспоминала и свою поездку в Лондон, и возвращение, и страшное открытие – Фредерик украл ее детей и увез куда-то. Вспоминала, что с того рокового дня прошло уже больше года и что все это время мисс Робертс держала ее взаперти, не спуская с нее глаз. На ночь и на то время, что экономке нужно было отлучиться из Карлайл-Холла, она запирала Эмбер в маленькой комнате на первом этаже. Из нее было не выбраться. На двери висел крепкий замок, а окно было замуровано решеткой из железных прутьев. Его было не открыть, не взломать. Эмбер часами билась в этой комнате, выла, просила милости, сыпала проклятиями, рыдала по своей несчастной судьбе, по утраченным детям, а сердце ее переполнялось такой ненавистью к Фредерику, что было больно дышать. Она бы могла простить ему предательство, что он так зло над ней подшутил, столько лет обманывал, если бы он только вернул ее деток! Но он украл у нее и самое последнее утешение – отраду материнского сердца. Никогда не увидеть ей, как повзрослеют ее девочки, каким красивым юношей станет Роберт. Эмбер скулила от безысходности, рвала на себе волосы, пыталась голыми руками расковырять массивную деревянную дверь – все было тщетно. Никто не слышал ни ее мольбы, ни ее проклятий.

Так продолжалось несколько месяцев, а потом Господь смилостивился над Эмбер – он лишил ее разума. Просыпаясь утром, она, как ни в чем не бывало, звала экономку, та выпускала ее из комнаты. Эмбер умывалась, завтракала, а потом бесцельно бродила по дому, будто пытаясь вспомнить, понять, что же было не так, но вспомнить она не могла. После она шла в мастерскую, но на мольберте всегда стоял один и тот же холст, который она день изо дня закрашивала черной краской. Иногда она делала лишь один мазок и прекращала, иногда бесконечно долго водила кисточкой – штрих за штрихом, штрих за штрихом. Потом она шла в детскую и искала детей. Здесь ее обычно и заставала мисс Робертс.

Экономку раздражали рыдания и