Наконец, точка была поставлена. Я с видом победителя – такой scoop, сенсация! – явилась в журнал «Иностранная литература». Ознакомившаяся с повестью главный редактор Т. А. Кудрявцева, не раз печатавшая мои переводы, не только не распростёрла объятий, а сделала мне суровый реприман: как я посмела предложить нечто, намекавшее на Сахарова!

Да, Андрей Дмитриевич Сахаров сильно насолил своим хозяевам жгучим вопросом об ответственности учёного перед обществом, перед человечеством; и мы знаем, как дорого он за это заплатил. Наивно было надеяться довести до советского читателя свободные мысли итальянского писателя Леонардо Шаши. Напрасно я что-то вякала насчёт обещанного мне предисловия академика Понтекорво и послесловия академика Гинзбурга. Старания Вити пробить Майорану в дружественный журнал «Наука и жизнь» тоже оказались тщетными. Как от стенки горох.

И пошёл мой перевод гулять по рукам, наравне с самиздатом. После отмены цензуры какой-то ловкач поставил свою фамилию вместо моей, и повесть увидела свет. Я не в претензии: важно, что напечатана.

Началось с неожиданного звонка Юрия Петровича Любимова в приказном тоне:

– Запиши телефон. Звони немедленно. Попроси вас принять. На меня не ссылайся!

?!

В конце концов, я позвонила.

Говорит такая-то, прошу принять меня по личному делу.

Почему вы обращаетесь именно ко мне?

Секундное замешательство: я не знаю, почему, Петрович не объяснил. Ответила первое, что пришло в голову:

– Говорят, вы разумный человек…

– Ну хорошо. Приходите завтра в три!

Куда?

Лубянка 2, подъезд 5, будет выписан пропуск.

Вот-те на! Сама напросилась… Однако деваться некуда, надо идти.

Нервические сутки тянулись бесконечно.

В подъезде 5 от группы голубых мундиров отделился один – молодой, поджарый, в штатском. Повёз меня на лифте на девятый этаж, повёл по бесконечным (знакомым!) коридорам. Наконец, вот просторный предбанник, секретарь, и ещё более просторный – необъятный – кабинет. Позднее я узнала, что меня принял начальник управления по культуре генерал Бобков, тот самый, что осуществил зловещую операцию с «Доктором Живаго» и по каким-то соображениям не дал уничтожить Таганку, Любимова и Высоцкого.

– Вот уже четыре года, как меня не пускают в Рим за итальянской государственной премией по культуре. Я не прошу вас пустить, я прошу объяснить причину отказа, чтобы я знала, как отвечать своим авторам, готовым устроить скандал в печати. Вам такой скандал нужен? Мне – нет! – тихо, но внятно отчеканила я.

Генерал, представительный мужчина средних лет в хорошо сшитом сером костюме, высказал недоумение, озабоченность, сочувствие – ну прямо отец родной!

Позвоните через месяц, разберёмся…

Ровно через месяц на мой звонок ответил скучным голосом, по-видимому, секретарь:

Собственно, в чём дело? Никаких возражений против вашей поездки нет…

Так Юрий Петрович Любимов положил конец моему крепостному состоянию. Лёд тронулся. Эйфория охватила меня и всё моё окружение.

ОВИР, как миленький, отстегнул визу на три месяца.

Алёше Букалову не было удержу.

– Нет такого закона, чтобы советский человек был обязан летать только на самолётах Аэрофлота! – шумел он в кабинете начальницы авиационного агентства и заставил её продать мне билет на рейс Alitalia.

Не совсем было ясно, зачем, – наверное, в знак победы. Дорогой Алёшенька, он был так рад за меня…

Наша с ним гордыня была, однако, наказана: престижный самолёт из-за грозы вместо 17.30 вылетел в 23.30. Но кресло, в котором я пережидала грозу, находилось уже по ту сторону границы. Шесть часов ожидания оказались не в тягость. В голове вертелась присказка Карла Брюллова, почерпнутая из книжки Володи Порудоминского: «Рома, и я дома! Рим, и я с ним!»… Но также: «понедельник – день тяжёлый», 3 марта был понедельник.

Три часа утра 4 марта 1980 года. Заправляемся в Милане. На борт поднимается служащий аэропорта:

– Получена телефонограмма на имя синьоры Добровольской от президента Итальянского радио и телевидения Паоло Грасси. Просят не беспокоиться, делегация ждёт во Фьюмичино.

Я было ужаснулась: какая делегация в четвёртом часу утра! Но одёрнула себя: вспомни, сколько раз ты вставала ни свет ни заря, чтобы ехать провожать тебя, Павлуша, в Шереметьево!

«Делегация» это Паоло со своим помощником, Пьетро Буттитта, Сильвана Де Видович и начальник аэропорта Фьюмичино. Притворно сожалею, что заставила ждать. Они – хором:

– Что ты, что ты, мы, благодаря тебе, раз в кои веки спокойно, не спеша, пообщались!

Формальности длятся полторы минуты. Идём по бескрайнему пустому аэропорту: как в кино. Феллини!

Паоло отправляет всех по домам, спать, а сам везёт меня в Hotel delle Legazioni на улице Барберини, заказанный президиумом Совета министров. В номере алые розы, длина стебля с метр, это визитная карточка Павлуши. Нежен. Заедет за мной к обеду.

Поспать не удаётся: чуть свет звонит Гуттузо, ещё кто-то, ещё кто-то… Не выдержал, прибежал Корги (Италия-СССР), повёл прошвырнуться – площадь Барберини, улица Тритоне, виа Венето – улица «сладкой жизни»! церковь Тринита деи Монти, отсюда внизу видна площадь Испании с фонтаном-ладьёй. Вокруг все говорят по-итальянски… В ларьке полевые цветы – какая тонкая работа! (Думаю, что искусственные, ведь в Москве ещё сугробы). Корги смотрит на меня жалостливо и закупает весь ларёк. Возвращаемся в гостиницу, когда Паоло выходит из машины.

Обедаем вдвоём у него дома, на террасе, выходящей в Ботанический сад. На первом плане – розовое облако: миндаль в цвету. Квартира не его, а каких-то друзей-благодетелей, с дорогой мебелью, но неуютная, не чувствуется женской руки. Полчетвёртого, появляется шофёр, едем в RAI-TV, оставляем Паоло около вздыбленного коня работы Франческо Мессины и – по городу: Колизей, дворец Венеции, с балкона которого Дуче выступал перед «океаническими» толпами, Корсо – римский Невский проспект, пьяцца дель Пополо с двумя соборами. Пантеон: а где же величественная площадь перед ним? Площади, против моего ожидания, почти нет. Аппиева дорога, пинии, пинии, пинии… на фоне синего-пресинего неба.

Говорят, от счастья не умирают. В тот день мне грозила такая опасность. И всё время хотелось молиться: за что мне всё это? И как мне Тебя отблагодарить?

Все мои дни и вечера были расписаны. Мобильников тогда ещё не существовало; непонятно, как Паоло умудрялся всегда знать, где я и с кем, контролировал и подстраховывал. Официально мне был приставлен в качестве гида преподаватель английской кафедры римского университета («Почту за честь…»), но я предпочитала бродить по Риму одна, с путеводителем, так что англист у меня долго не задержался. Как бы я простояла при нём около микеланджеловского Моисея в Петроверигском храме (San Pietro dei Vincoli), сама не знаю сколько времени, очень долго…