Еще слегка угнетала Генриха неясность судьбы его побратима-упыря. «Если все же спасся Серега, как он там один, без дружеской помощи и поддержки?» — тревожился экстремист. Он знал, что майор — мужик компанейский и в одиночку ему будет ой как нелегко. А есть ли в Москве майору подобные, этого Генрих узнать не успел, не до того ему, в общем-то, было.

Между тем пора было выбирать местечко для первой пирамиды. Фриц продемонстрировал своему русскому попутчику видеопослание от Дона Хуана, где тот крайне убедительно объяснил своему ученику, что Уицилопочтли жаждет крови. И если в ближайшее же время она не оросит ступени воздвигнутых в его честь святилищ, то Землю он может и не удержать. Крутанется она вспять, и все придется начинать сызнова.

Намекнул Дон Хуан и на то, что, мол, сам может вот-вот на подмогу пожаловать. И тут же снова, в который раз подтвердил, что Генрих — избранный, от действий которого зависит судьба человечества, а может быть, и всей вселенной. А потому он не должен терять твердости духа, поползновение к чему старый брухо ощутил в нем аж через океан.

Жреца-террориста долго уговаривать не надо было, железной волей он славился еще в детстве. Поэтому Генрих незамедлительно скрутил в бараний рог тугу кручину и внутренне мобилизовался. А вскоре нашлось и подходящее для пирамиды место. Фриц, покружив над неприметной на первый взгляд сопкой, сообщил:

— Здесь строить надо.

— Это почему ж так категорично? — поинтересовался Генрих.

— А вот смотри, брателло, — Фриц охотно повернул к нему экран прибора, наподобие того, которым он пользовался сам, определяя степень нарастания солнечной активности (тот, кстати, тоже был инопланетного происхождения), — это сканер мест силы. Здесь ее концентрация аномальна.

Генрих действительно увидел, что горб графика круто вздыбился.

— А что это за местность такая? — уточнил он.

Фриц сверился с базой данных и сообщил:

— Представь себе, до 53-го года гора эта Сталинкой называлась.

* * *

А тем временем транссибирский экспресс, погромыхивая стыками и дребезжа подстаканниками, мчал Палача по российским просторам. Пересекать их из конца в конец в эти смутные дни оказалось мало охотников. Поэтому в плацкартном вагоне было немноголюдно. К тому же даже с виду самоуглубленно-сверхчеловечный Палач производил на окружающих достаточно отталкивающее впечатление, и они с опаской от него дистанцировались.

А ему того и надо было. Федор неотрывно созерцал мелькающую за окном природу и старался сохранить предельную внутреннюю сконцентрированность. Потеряй он ее хоть ненадолго, как тогда услышать новые установки Грозного Ангела? А без его напутствий можно напрочь сбиться с курса и сгинуть в глубине одичалой Руси, так до цели и не добравшись. Но провалить задание Палач права не имел. Ведь, шутка сказать, судя по его видениям, сама судьба бытия висела в эти дни на волоске…

Между тем заоконные картины так и норовили вывести из равновесия. Чумазые, беспризорные детишки на станциях тотчас же стаями облепляли вагоны, прося хлеба, а успевшие развратиться, и зрелищ. Некоторые угрожали ножами. Но Палач, в целях сохранения незамутненности и отрешенности соблюдавший строгий пост, ничем помочь им не мог, чем начинал потихоньку терзаться.

Взрослые же обитатели неоглядных евразийских равнин под влиянием невиданной солнечной активности принялись деградировать еще стремительней, чем до того. Изборожденные следами пороков и наследственных заболеваний лица аборигенов, мелькавшие по ходу поезда, сливались для него в какую-то жуткую, зловещую маску. «Но, может, теплится еще под ней огонек русской души?» — все же надеялся Палач.

Еще в далекие, до своего ухода из мира годы он понял, что в России можно жить только во имя какой-никакой, но лучше всего максимально высокой идеи. А если просто так — то без толку. Лучше сразу, как разобрался, что к чему, валить подобру-поздорову в какие-нибудь комфортабельные страны. Огромная и по большей своей части неприветливая страна всегда слишком ко многому обязывала тех, кого угораздило появиться здесь на белый свет.

Лишь бы как по жизни проваландаться немногим удавалось. Даже самых забубенно-отвязанных и асоциальных в глубине что-то подспудно грызло. Потому и кончались попытки отвертеться от ответственности тяжелыми формами алкоголизма и рецидивизма, а в конечном итоге — полным распадом личности. Однако додумать до конца свою давнюю мысль о происхождении исконной загадочности русской души ему в который раз не дали.

Климатическая катастрофа населением практически так и не была осознана, поскольку телевизионные вещательные приборы массово вышли из строя. А события, пусть и очевидные, но не растолкованные с экрана, воспринимались народом смутно. Зато немногие пассионарные натуры мигом активизировались. И начали реализовывать свои давно лелеемые намерения. Например, на границе Татарстана, ставшего буквально на днях тотально независимым, возникла братковская таможня, беспощадно обиравшая всех, решившихся пересечь контролируемую их бригадой территорию. И пацаны опрометчиво решили подвергнуть досмотру экспресс в целом и Палача лично.

Федор находился столь глубоко в себе, что вышел наружу, только когда братки, рассвирепевшие от полного игнорирования их просьб предъявить багаж, принялись осыпать его могучими ударами. Палач, быстро причинив им в ответ травмы, несовместимые с жизнью, отправился через весь состав к поездной бригаде.

Работников ее он принудил немедленно отцепить вагоны и следовать дальше в Сибирь без остановок. «Это ж если на каждом полустанке вот такие красавцы нас тормозить станут, я год добираться буду», — резонно подумал Палач. Ведь, пока он сноровисто сворачивал шеи браткам, в ушах у него гремел голос Грозного Ангела: «Время не ждет!»

* * *

Фриц был абсолютно прав, определив, что неприметная сопка на деле является местом силы. Вот только что это за сила, нацистам узнать было не дано. Их хитрые, внеземные приборы говорили о теллурических энергиях и прочей лабуде, а между тем здесь под многометровой толщей грунта и бетона скрывался, разумеется, тот самый Сталиногорск, куда угодил Юра.

Этот наукоград был создан при прямом и непосредственном участии Берии. Случилось это, конечно, задолго до его превращения в бегемота, приведшего прежде любознательного наркома к необратимой утрате заинтересованности в научных исследованиях. Несчастному после этой метаморфозы стало казаться, что он сам по себе покорит все, какие ни есть, стихии.

Подобных центров, входивших в тайную империю Лаврентия Палыча, было несколько. Где-то изготавливали боевых мутантов и киборгов, где-то пси-излучатели для осуществления тонких влияний на правящую элиту. А здесь, в вотчине академика Скорпионова, работали над созданием космических аппаратов немыслимой для официальных советских конструкторов дальнолетности и боевой оснащенности.

За основу были взяты чертежи «тарелок», похищенные лихими разведчиками еще в годы войны. Но, как и в случае с ядерной бомбой, смекалистые ученые под чутким руководством Берии (он, впрочем, сохранял всегда инкогнито, и научные деятели полагали, что просто работают в сверхсекретном комитетском «ящике») сумели пойти много-много дальше изначальных авторов проекта.