Аттила в гневе вскочил с ковра, на котором, по обычаю кочевников, сидел, скрестив ноги, и пнул пустой кубок. Тот скатился с низенького подобия стола (гунны заимствовали кое-что у европейцев, хотя им бы этот стол показался просто доской, брошенной на кошму из овечьей шерсти) и остался лежать на глиняном полу. Вождю хотелось вина, но слугу он звать не стал. В последнее время Аттила полюбил одиночество и справедливо полагал это признаком надвигавшейся старости.

– Но я не обрадую его. Я не стану по доброй воле уступать Эллаку свое место! Пускай набирается терпения и ждет, как ждал когда-то я. Да, мальчик коварен, но я не буду поворачиваться к нему спиной, и ему не удастся накинуть на меня удавку. Я же убивать его не собираюсь. В конце концов, моя империя – это такой лакомый кусок, что Эллака можно понять…

Два года назад Аттила потерпел едва ли не первое в своей жизни поражение, и ему даже пришлось спасаться бегством. Противником его тогда был Аэций, предводитель племени венетов. Много лет назад Аттила и Аэций дружили и даже клялись никогда не сходиться на поле брани. Мальчишество! Аэций не пощадил никого из захваченных им в плен приближенных своего давнего друга, и Аттила сполна расквитался с ним за это, когда спустя полгода после поражения собрался с силами и ударил по венетам. Он захватил Конкордию, Верону, Падую и гнал врагов до тех пор, пока они не укрылись на островах, затерянных среди гнилых и распространявших лихорадку вод лагуны. Аэций вскоре умер, и Аттила очень разозлился, узнав об этом, и даже велел обезглавить нескольких пленников, которых прежде собирался помиловать, – так ему хотелось собственноручно предать Аэция смерти.

Дело это было прошлое, но вождь гуннов не забыл, как случайно перехватил взгляды, которыми обменялись два его сына, когда услышали среди ночи приказ отца сниматься с места и бесшумно уходить прочь. Аттила был тогда уверен, что Аэций захочет воспользоваться плодами победы и под покровом темноты прикажет перерезать всех вражеских воинов. Сыновья почтительно поклонились Аттиле и отправились поднимать людей, но вождь понял, что они презирают его за это поражение и думают, что никогда не проиграли бы эту битву. В ту ночь Аттила впервые почувствовал себя старым и слабым…

А потом он отчего-то не захотел взять приступом и разграбить Рим. Его войско было уже возле Вечного города, и все предвкушали богатую добычу, когда навстречу гуннам выехал верхом на белом муле величественный старик. Его сопровождали несколько человек, облаченных в длинные одежды и громко распевавших какие-то протяжные песни.

– Ну и смешной же этот старик, – расхохотался один из сыновей вождя. – Только прикажи – и мы ухватим его за бороду и притащим сюда!

– Кто это? – Аттила ткнул рукой в сторону всадника.

– Не знаю, – растерянно отозвался сын.

– Кто это? – Вождь взглядом отыскал в толпе рослого римского перебежчика и поманил его к себе.

– Его имя Лев, а прозвище – Великий. – Римлянин сглотнул слюну, потому что во рту у него отчего-то вдруг пересохло. – Его Святейшество Папа…

Аттила жестом велел ему замолчать.

– Знаю, – коротко сказал он. – Коня!

Очень скоро он уже был возле старца. Священники, окружавшие Папу, расступились, а потом и вовсе отошли в сторону. Аттила внимательно выслушал старика, что-то вдохновенно ему объяснявшего, сжал ногами лошадиные бока (как и все кочевники, он ездил без седла) и вернулся к своему войску.

– Уходим! – только и проговорил он, и никто не посмел ослушаться, хотя добыча была уже совсем близка.

Многие потом гадали, что же такое сказал Папа Аттиле, какие заветные слова нашел, – но эта тайна никогда не была раскрыта.

Аттила и сам бы не сумел, наверное, объяснить, почему ушел тогда от Рима. Наверняка он знал лишь одно: лет десять или даже пять назад он бы так не поступил.

И многие после этой истории решили, что вождь становится старым и слабоумным, и начали искать расположения Эллака…

Аттила понимал, что его людям нужны новые победы и новые трофеи, и вот весной 453 года он объявил о походе на своих германских вассалов. Некоторые из них так обрадовались поражению, нанесенному Аттиле венетами, что отказались платить положенную дань. Прежде гунну было недосуг карать виноватых, но наконец время пришло.

… – Они захвачены, отец! – Эллак все еще дымившимся от свежей крови мечом указал на связанных между собой пленников.

– Здесь все?

– Да.

– Казнить! – бросил он и направился в свой шатер. На губах его сына заиграла жестокая улыбка, и Дахкхан, палач, понял, что молодой военачальник решил сам обезглавить германцев.

Едва Аттила успел глотнуть вина, как ему сказали, что дочь одного из пленных вождей умоляет о разговоре с ним. Аттила равнодушно дал свое согласие и взошел на возвышение посреди шатра, устланное собольими шкурками. Присев на корточки, он замер и, ни разу не шелохнувшись, выслушал девушку по имени Ильдико. Да, она просила за отца, как и предполагал Аттила. Она простерлась перед ним ниц и принялась умолять и плакать, лишь изредка осмеливаясь взглянуть на ужасного гунна. А Аттила молча смотрел на нее и чувствовал, как его охватывает давно забытое волнение. Он хотел эту женщину и с трудом сдерживался, чтобы не овладеть ею немедленно, тут же, в шатре. Высокая, с шелковистыми льняными волосами, гибким телом и огромными голубыми глазами, она казалась ему самой красивой женщиной из тех, что когда-либо удостаивались его внимания.

Когда Ильдико исчерпала слова и поднялась, Аттила приказал вывести ее вон. Голова несчастного вождя подкатилась чуть ли не к ногам его дочери. Да, ее мольбам не вняли, и Ильдико было решила, что тоже сейчас умрет, потому что двое воинов схватили ее и повели куда-то. Но вскоре выяснилось, что с ней обращаются бережно – как с драгоценной вазой. Укутав в шелка, Ильдико усадили на лошадь и повезли в Ринг, столицу государства Аттилы, что располагалась на берегу Дуная, в Паннонии. Уже там девушка узнала, что ей предстоит выйти за вождя гуннов.

А Бич Божий, поспешая в свой город, который являл собой гигантское скопление деревянных домов, шатров и повозок, радостно ухмылялся при мысли о дочери вождя германцев. Разумеется, она годилась ему в жены, потому что происходила из знатного рода, но суть была в другом. Еще утром он вовсе не помышлял о женитьбе, а, наоборот, хмурился и говорил о близкой смерти. Но потом все изменилось. Он почувствовал, что его мужская сила никуда не делась, и решил устроить пышные свадебные торжества. Пускай все поймут, что Аттила – могучий воин, ибо может еще справиться с молодой женой.

Ильдико все это время пребывала в каком-то полусне. Она даже не заметила, что ее сняли с коня и отвели в дом, где жили многочисленные жены предводителя гуннов. Вокруг что-то говорили, о чем-то ее расспрашивали… В глазах женщин мелькали искорки любопытства… а некоторые – к примеру, Крека, главная жена, – откровенно сердились и ревновали. Но Ильдико ничего не понимала и только улыбалась иногда робкой улыбкой.