Жермен Кребс, например, мечтала быть скульптором, однако ее семья воспротивилась этому и она занялась модой. Она не пошла в ученицы, но изучила основы кроя и рисунка, а затем выступила на дизайнерском рынке под именем Аликс Бартон. Позднее, после конфликта с деловыми партнерами, она основала новый модный дом под именем Мадам Гре и прославилась своими неоклассическими моделями. Другую женщину-модельера, Джейн Рени, описывали как «молодую девушку из хорошей семьи, интересующуюся модой [и] живущую в новой послевоенной Франции, [которая] увидела, что ее мир неотвратимо покоряет мечта о женском спорте, о более свободной жизни, и эта идея предъявляет дизайнерам самые разные требования»[431]. Она занялась созданием спортивной моды.

Не все дизайнеры были спортсменками, как Джейн Рени, однако спорт действительно оказывал мощное влияние на моду 1920‐х годов. Подобно Айрис Марч, вымышленной героине романа «Зеленая шляпа», женщины 1920‐х годов подражали дамам из альманахов Жоржа Барбье, Falbalas et Fanfreluches, «которые знали, что такое непринужденность» и носили одежду, как будто предназначенную «pour le sport»[432]. О том же писал и Ф. Скотт Фицджеральд: Джордан Бейкер в «Великом Гэтсби» «в вечернем платье, да и в любом другом… двигается так, как будто на ней надет спортивный костюм, – была в ее походке пружинистая легкость, словно свои первые шаги она училась делать на поле для гольфа ясным погожим утром[433]. Даже в балете господствовал «современный стиль»: ориенталистские костюмы Бакста утратили актуальность, и в постановке «Голубого экспресса» 1924 года танцоры выступали в купальниках и теннисных костюмах от Шанель.

Дженни Сакердот, также известная как мадам Дженни, описывалась как «идеальная современная женщина». В «Торговом путеводителе по Парижу» значилось: «Она – обладательница одной из самых модных стрижек в Париже. Она носит униформу деловой женщины, платье-костюм [или] плиссированную юбку с прелестным свитером». Дженни Сакердот была умна, хорошо образованна и тонко чувствовала «этот новый дух, который мы называем „современным“… Вскоре она создала новое отделение, представлявшее спортивные модели, так что ее дом приобрел невероятную популярность у американцев»[434]. Контакты с американцами были важны для бизнеса, так как после войны французские модельеры все больше ориентировались на американский рынок. Иметь индивидуальных клиентов было недостаточно: теперь кутюрье сотрудничали с американскими универмагами и мануфактурами[435].

В Нью-Йорке имелись свои успешные женщины-дизайнеры, однако, к счастью для Парижа, американцы по-прежнему ориентировались на Францию как на лидера модной индустрии. В этом отношении показателен случай Эльзы Скьяпарелли, которая открыла модный дом в Париже в 1927 году. Родившаяся в знатной итальянской семье, Скьяпарелли влюбилась в теософа и бежала с ним в Америку, где осталась одна с маленькой дочерью. Вернувшись в Европу, она обосновалась в Париже и работала как фрилансер, предлагая свои услуги разным модным домам. Она «добилась успеха за один сезон, благодаря своим потрясающе оригинальным свитерам, и… закрепила его, создавая модели спортивной одежды», а затем пальто, платья, костюмы, аксессуары, ювелирные украшения[436]. В начале 1930‐х годов о ней уже говорил весь Париж.

Межвоенный период был не только эпохой расцвета женщин-дизайнеров. Это было время, когда стиль диктовали дамы, «законодательницы роскошного и причудливого образа жизни». Как заметила Беттина Баллард, «маленькая эгоцентричная группа женщин» господствовала в высокой моде, и они «делали модным то, что выбирали для себя». Принцесса Жан-Луи «Баба» де Фосиньи-Люсинж, виконтесса Мари-Лора де Ноай, княжна Натали Палей и достопочтенная миссис Реджинальд «Дейзи» Феллоуз прославились как Les Dames de Vogue[437] [438]. Законодательницы мод принадлежали к так называемому «интернациональному кофейному обществу», довольно маленькой группе состоятельных людей, которые прожигали жизнь в отелях, казино и кафе по всей Европе – но особенно любили Париж. Художники, писатели и интеллектуалы тоже стекались в Париж: американское общество казалось им излишне провинциальным и пуританским, а Франция предлагала им благоприятный валютный курс и отсутствие «сухого закона». В середине 1920‐х годов примерно 350 000 американцев приезжали в Париж каждый год; еще миллионы как минимум знали имена ведущих модных дизайнеров. Американское влияние, однако, в свою очередь сказывалось на французской моде. Французская пресса жаловалась на модные пристрастия Голливуда, противопоставляя вульгарную тягу американцев к излишней орнаментальности строгому рафинированному французскому вкусу[439].

Париж был модной Меккой, однако новый джазовый стиль во многом имел американские корни, синтезируя веяния Голливуда и традиции Гарлема. «В маленьких деревнях, далеко от столицы, – писал переводчик Сэмюэл Патнэм, – молодые французские парни копировали прилизанные черные волосы и широкие расклешенные брюки Рудольфа Валентино, а девушки изо всех сил пытались усвоить манеры Глории Суонсон». В Париже Анна де Ноай восхищалась золотыми ногтями Жозефины Бейкер, а реклама предлагала средства для волос pour se bakerfixer les cheveux[440] [441]. Жозефина Бейкер была, конечно, лишь одной из многих афроамериканцев, которые эмигрировали в Париж, спасаясь от американского расизма. Белые американцы перебирались в Париж, недовольные сухим законом: во Франции жизнь была намного приятнее и дешевле.

Влияние голливудского кинематографического костюма на французскую моду на удивление плохо поддается фиксации. В Голливуде, без сомнения, работали великие дизайнеры, хотя продюсеры и звезды кино часто заказывали одежду и у парижских кутюрье. Глория Суонсон одевалась у Шанель для съемок в своей первой звуковой кинокартине «Сегодня вечером или никогда» (1931); актеры фильма «Художники и модели за границей» (1937), наряду с одеждой голливудских дизайнеров Эдит Хед и Трэвиса Бантона, носили костюмы от Пату, Ворта, Пакен, Скьяпарелли, Мэгги Руфф, Ланвен и Аликс. По-настоящему, однако, на моду влияли не голливудские модельеры, а образы самих звезд кино. Шанель носила брюки, однако образ Марлен Дитрих в этом наряде привлекал гораздо больше внимания.