Поклонники Шанель объясняют ее успех ставкой на практичную моду. Одна из известных историков моды наивно полагает:

Никто и никогда, однако, не выглядел бедным в костюме от Шанель, и ни один бедняк не смог бы его себе позволить. Князь Дмитрий, заядлый игрок, сам по себе был дорогим аксессуаром даже по меркам Шанель. Много лет назад я брала интервью у миссис Джеймс Ротшильд и спросила, носила ли она одежду от Шанель в 1920‐е годы. Та ответила: «Ох, нет. Это было слишком дорого». Созданный Шанель стиль «шикарной бедности» (как его называл Пуаре) смотрелся исключительно дорого, создаваемый сочетанием непревзойденного мастерства и обманчивой простоты. Даже ее бижутерия не была дешевой.

Подлинный секрет успеха Шанель заключался не в том, что ее одежда была практична, а в том, что она позволяла богатым людям выглядеть молодо и непринужденно. В западном мире сформировался новый идеальный образ женщины, на фоне которого довоенная гипертрофированная элегантность выглядела старомодной. Даже экзотизмы Пуаре, когда-то вызывавшие восторг, теперь казались утомительными. Выглядеть так, будто уделяешь костюму слишком много внимания, стало démodé[423]. Современность требовала носить одежду avec desinvolture, в свободной и легкой манере. Поскольку для нас это все еще актуально, мы продолжаем восхищаться Шанель. И все же, как заметил сам Карл Лагерфельд, если взглянуть на фотографии или иллюстрации модных нарядов 1920‐х годов, мы не сможем отличить костюмы от Шанель от одежды, созданной другими кутюрье. Мода полностью обновлялась, но не одна Шанель была за это ответственна.[424]

Первые модные тренды XX столетия начали появляться в авангардистских кругах еще до 1914 года. Но только после Первой мировой войны общество ощутило на себе влияние модной революции по-настоящему. Франция понесла катастрофические потери: 1,4 миллиона французских солдат погибли во время Первой мировой войны и еще 1,1 миллиона были сильно изувечены. В блестящей книге «Бесполая цивилизация: Реконструкция гендера в послевоенной Франции, 1917–1927» Мэри-Луиза Робертс пишет, что кровавая бойня, которую пережили молодые мужчины во время Второй мировой войны, и триумф образа la femme moderne, также именуемого la garçonne («женщина-мальчик»), в сознании французов были тесно связаны. «В послевоенный период мода несла на себе символический груз социального беспокойства, вызванного предполагаемым влиянием войны на гендерные отношения… Феминистки, дизайнеры (и мужчины и женщины) и женщины, носившие новые модные костюмы, видели в них шаг к физической мобильности и свободе. Поскольку новая мода трактовалась именно так – как визуальный маркер освобождения – она также приобретала политический смысл»[426].

Когда Шанель и ее сторонники ворвались в послевоенный мир, их модели мгновенно оказались в эпицентре споров о влиянии войны на гендерное равновесие. В 1925 году парижский студент-юрист писал:

Модернизация вызывала серьезное культурное напряжение, особенно если дело касалось женщин. Еще в 1864 году в романе «Рене Моперен» братья Гонкур жаловались, что молодые француженки из среднего класса все больше походят на мальчишек (garconnière). Они обожают флирт – об этом писал Марсель Прево в романе «Полудевы» (1894). Они курят сигареты и отказываются носить корсеты – это подтверждает множество свидетельств начала XX века. Во Франции модернизация часто ассоциировалась с «l’americanisation de la femme»[428]. В 1910 году в книге «Психология моды» Энрике Гомес Каррильо описал текущую ситуацию словосочетанием «угроза янки». Парижские модные дома, ранее оплот элегантности и красоты, капитулировали перед напором «янки-мультимиллионеров», которые «стремятся импортировать нам новые ощущения, новые вкусы, новую роскошь, новые удовольствия». Американки с тугими кошельками заполонили Париж, извращая и разрушая моду тягой к эффектной зрелищности[429].

После Первой мировой войны женщины активно усваивали новую моду и жизненный уклад, чем дальше, тем вернее отказываясь от довоенных ценностей и моделей поведения. Слишком много молодых мужчин не вернулись с войны, и молодые женщины сознавали, что они, возможно, никогда не смогут выйти замуж, и им придется себя содержать. Молодые люди в целом не питали иллюзий по поводу социума, втянувшего мир в войну, и они все чаще отвергали принятые поведенческие каноны. Мода определяла не только высоту подола: лишь в 1925 году юбки стали заметно короче, чем прежде. Женщины из среднего класса начали работать, и английский костюм и андрогинный образ приобрели новый смысл, поскольку до этого они долгое время ассоциировались с лесбийскими предпочтениями. Успех женщин-модельеров в послевоенную эпоху, возможно, отчасти объяснялся ощущением, что они лучше понимают потребности современниц. В конце концов, кто сможет одеть современную женщину лучше, чем другая современная женщина?

Разумеется, в модной индустрии межвоенной эпохи работали и мужчины-дизайнеры, например Жан Пату, однако «подлинное воодушевление было прерогативой женского царства»[430]. Традиционно большинство кутюрье происходили из рабочего класса, например Жанна Ланвен и Мадлен Вионне. Однако теперь, когда многие мужчины были мертвы или искалечены, женщины из средних слоев общества все чаще были вынуждены зарабатывать себе на жизнь. Сталкиваясь с сопротивлением профессиональных сообществ и профсоюзов, женщины выбирали «дамские» занятия: моду, косметику, парикмахерское искусство, интерьерный дизайн, – хотя, как свидетельствуют фотоматериалы, некоторые становились летчицами, успешными врачами и юристами.