Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чероки выпрямилась, перенесла тяжесть тела с больной ноги на здоровую. Хотя она перевязывала щиколотку и регулярно лечила припарками и мазями, нога упорно не заживала.
– Собираешься на охоту?
– Конечно! – как можно более бодрым голосом ответила Шеннон.
Старая женщина хмыкнула, повернулась и, прихрамывая, вошла в хижину. Когда она снова появилась в дверях, в ее руках была коробка с патронами для дробовика. Чероки протянула коробку девушке.
– Вот, бери, – нетерпеливо проговорила она. Я пока что не могу охотиться, а упускать такой снежок грешно. Тебе не надо будет подбираться ко всякой живности так близко, что ее в пору и ножом прикончить.
– Я уже и без того твоя должница – ведь ты вылечила Красавчика.
– А, чушь собачья! – отмахнулась Чероки. – Мы с тобой всем делимся уже третий год, а до этого так же было с Молчаливым Джоном целых десять лет. Так что забирай патроны и расходуй столько, сколько нужно, чтобы добыть нам оленины.
– Но ведь…
– И не зли меня, девочка. А с Красавчиком вовсе никаких хлопот не было. У него череп как гранит, да и тело под стать. Скажи, разве не так, норовистый бандит?
Красавчик посмотрел на Чероки, замахал хвостом и снова повернулся к Шеннон. Пулевые ранения на его теле затянулись и были почти незаметны. Первоначально они казались страшными из-за сильного кровотечения.
А что касается черепа, то тут Чероки была совершенно права. Он был у Красавчика словно из камня. Осталась лишь еле различимая бороздка от пули, которая убила бы менее выносливого и не столь твердолобого животного, которому к тому же повезло, ибо он попал в руки к женщине, хорошо знакомой с травами и снадобьями.
– Спасибо тебе, что выходила Красавчика, – сказала Шеннон, гладя псу морду. – Он да еще ты – это вся моя семья.
Скользнув проницательными карими глазами по лицу Шеннон, Чероки прочитала то, о чем девушка умолчала: несбывшуюся мечту о любви и семейном счастье.
– Ну, я думаю, скоро ты перестанешь жаловаться на одиночество.
Говоря это, Чероки достала пузырек из кармана своей куртки. К горлышку ремешком из сыромятной кожи был прикреплен мешочек.
– Что это? – заинтересовалась Шеннон.
– Можжевеловое масло с мятой. А в мешочке – сухая губка.
– Пахнет прямо-таки замечательно! А зачем ты мне это даешь?
– А затем, что Бич – безмозглый осел, вот зачем! Или он уже стал твоим мужчиной, а потом бросил тебя?
Лицо Шеннон вначале порозовело, затем побледнело.
– Бич всегда был сам по себе, – процедила сквозь зубы Шеннон. – Да, сейчас он ушел.
– Ты не понесла? – без обиняков спросила Чероки.
– Нет, – сдерживая дыхание, коротко ответила Шеннон.
– Ты уверена?
– Да.
Старая женщина вздохнула и переступила с ноги на ногу, давая отдых больной щиколотке.
– Ну что ж, тогда тебе пока не нужен этот пузырек, – заявила Чероки. – Храни его до тех пор, пока тебе не понадобится избавиться от ребеночка, у которого не будет папы.
– Так ты такое снадобье давала Клементине и…
– Нет, – не дослушала Чероки. – Такое масло нужно применять понемногу и умело. А эти девицы постоянно вдрызг пьяные: какое уж тут умение… Шеннон подумала о Калпепперах и подобных им мужчинах и невольно содрогнулась.
– Не представляю, как это можно вынести, – пробормотала она.
– Большинство это и не выносят… Во всяком случае, долго.
Яростно завыл ветер, накликая грозу.
– Мне надо идти, – сказала Шеннон.
Она повернулась – и увидела появившегося из мглы рослого всадника.
– Бич! – вырвался у нее тихий вскрик.
Чероки также обернулась, увидела приближающегося мужчину – и громко, торжествующе засмеялась. Затем, спохватившись, стала поспешно совать патроны в один, а бутылочку с маслом – в другой карман куртки Шеннон.
Но та едва ли заметила это. Внезапно вспыхнувшая радость сменилась тревогой и смятением. Если на лице Бича невозможно было прочесть ни малейших следов радости от встречи, то вот злости и раздражения было сколько угодно.
– Что ты здесь делаешь? – спросила Шеннон.
– А ты как думаешь, какого черта я здесь оказался? – рявкнул Бич, останавливая Шугарфута буквально в шаге от Шеннон. – Гоняюсь за безмозглой девчонкой, которая уезжает из прекрасного дома и возвращается в жалкую развалюху, где она зимой умрет от голода, если, конечно, раньше не замерзнет.
– Ты еще не сказал, что ее может слопать гризли, – встряла в разговор Чероки. – Правда, если она раньше замерзнет, то о гризли чего уж там вспоминать.
– Это не правда! – возразила Бичу Шеннон. – Я живу здесь одна уже…
– Привет, Бич! – перекрывая слова Шеннон, бодрым голосом произнесла Чероки. – У тебя славная лошадь! Очень резвый скакун!
Но Бич продолжал смотреть на Шеннон. Правда, одновременно он почесывал за ухом пса, который радостно положил лапы ему на бедро и норовил дотянуться до лица.
– Я оставил Шугарфута возле хибары, которую Шеннон называет домом, – объяснил Бич. – А это лошадь Вулфа Лоунтри.
– Я так и думала. Слезай и отдохни немного.
– Спасибо, некогда, – ответил Бич, все так же не отрывая взгляда от Шеннон. – Скоро повалит снег, и надо успеть добраться до драной лачуги Молчаливого Джона.
– Она не драная! – возмутилась Шеннон.
– Это потому, что я на днях законопатил щели.
Чероки хмыкнула.
– Ладно, детишки, я вас оставляю. Мне ни к чему студить старые кости.
Чероки скрылась в хижине, и захлопнула за собой дверь.
– Красавчик может своим ходом добраться до хижины? – спросил Бич.
– У тебя ведь есть ответы на все. Как ты думаешь? – съехидничала Шеннон.
– Я думаю, что ты безмозглая дурочка.
– Чудеса да и только! Чероки теми же словами тебя обозвала! И я к ней от души присоединяюсь! Ты зря проделал такой долгий путь, Бич Моран. – Подняв голову, Шеннон выдержала его взгляд. – Я не вернусь на ранчо Блэков!
Бич вполголоса произнес какое-то иностранное слово. Только сейчас, увидев гнев в глазах Шеннон, он почувствовал, как ему хотелось бы прочесть в ее глазах радость по поводу его возвращения.
«Чероки права. Я безмозглый дурак».
– Садись на мула, – коротко бросил он.
Шеннон повернулась и направилась к мулу, которого называла Галли. Она легко взобралась на него, не осознавая, насколько грациозно это проделала.
Зато Бич все заметил. Если к тому же учесть, что и походка Шеннон сводила Бича с ума, то можно представить, какой ураган чувств пронесся в его душе.