— Знаю, вы думаете, нам следовало забрать его к себе.

— Вовсе об этом не думал.

— Не получилось. Мы пробовали. Дети… Но я же не оставил его без помощи. Знаете, чего мне стоило устроить его в пансион? Они требуют больше бумаг, чем налоговые инспектора. Я подписал обязательства. — Жест рукой по горлу. — Ему сделалось лучше. Намного лучше. Они устроили его на работу, появились друзья. А потом он встретил ее, и все изменилось. — Инигес ненадолго умолк. — Однажды он позвонил мне среди ночи. Не из «Бикона», там в полночь запирают телефоны. Я не спросил, где он. Наверное, он был с ней. Совершенно обезумевший. Ругал меня последними словами. Я это не заслужил. Засранец неблагодарный. Жена все спрашивала: «Кто это, кто звонит в три часа ночи?» А я боялся положить трубку: вдруг он кинется с моста Джорджа Вашингтона. Я слушал, и в конце концов он перестал орать, стать разговаривать со мной. Сказал, что злится, а ему не позволяют дать выход гневу. Я сказал: «Да, Рэймонд, потому что ты должен вести себя». — Инигес посерел, произнося эти слова. — И он повесил трубку.

— Это случилось до той драки в «Биконе»?

— Это было в феврале. Драка — в апреле, перед днем рождения моего сына. Точно помню, потому что я как раз договаривался по телефону с парнем с надувными шарами-животными, он отказывался уделить нам лишние полчаса, я его уговаривал, и тут вторая линия, звонят из «Бикона»: приезжайте за вашим братом, мы не можем больше держать его у нас.

— Что произошло?

— Он вдребезги разнес телевизионную. Мне пришлось заплатить за ремонт стены. Он ударил какого-то парня, тот оклемался, но рука у него была сломана. — Инигес повернулся лицом к Джоне. — Она словно выдернула из него пробку.

— Вы говорили с ней?

— Тогда нет. Я потребовал с Рэймонда слово, что он прекратит с ней встречаться. Все лето он продержался без неприятностей. Я думал, мы с этим справились. Он приезжал к нам на Четвертое июля, мы устроили барбекю. Но, видимо, он не перестал. Просто научился скрывать.

Теперь Джона знал, зачем Симон Инигес подал в суд, — чтобы сквитаться. Ив не нажимала на курок, ее преступление не предусмотрено законом. Кого же еще винить, если не Джону. Он сказал:

— Думаете, вам удастся выиграть иск?

— Не знаю. — Инигес слегка улыбнулся. — А вы как думаете?

— Нашим адвокатам, похоже, нравится воевать друг с другом.

— На то они и адвокаты. — Инигес перешел к холодильнику. — Точно не хотите пирога с тыквой?

— Кусочек, пожалуйста. Большое спасибо.

Нарезая:

— Сколько вам лет?

— Двадцать шесть.

— Рэймонд заболел в двадцать семь.

— Он был учителем.

— Он преподавал в средней школе номер 175, тренировал школьную команду. Мой брат был замечательный. Болел за «Янкиз». Видели бы вы его комнату в «Биконе», все стены в постерах. Самое обидное — он заболел как раз перед рождением моего старшего. Мои мальчики не знали, какой он — настоящий. Друзья позабыли его, наши родители умерли. Только мы с женой еще помнили.

— Мне так жаль, — сказал Джона, слишком поздно вспомнив, что ему не велели извиняться.

— И мне тоже, — сказал Инигес.

Они молча ели пирог. Корочка подмокла.

— Я бы посоветовал вам вычеркнуть ее из своей жизни, но это легче сказать, чем сделать.

— Я попытаюсь получить судебный ордер.

— Думаете, поможет?

— Скорее всего, нет.

Инигес кивнул, сполоснул тарелку в раковине.

— Дело в том, — заговорил Джона, — что у меня нет ни адреса ее, ни телефона, а без них никак. — Он откашлялся и задал, наконец, вопрос: — У Рэймонда был телефон или адрес?

Инигес поставил тарелку в сушилку.

— Возможно.

Гараж был переоборудован в студию звукозаписи. Из-за пенопласта на стенах помещение выглядело еще более загроможденным, чем было на самом деле, — а оно-таки было загромождено: паэлья из музыкальных инструментов, колонок, шнуров, микрофонов на подставках, компьютеров; пластиковые ящики с аналоговыми пленками; волнисто-серебристые колонны дисков. Горела одна-единственная лампочка в сорок пять ватт. Проходя мимо прислоненной к пюпитру гитары с нейлоновыми струнами, Инигес приостановился и взял негромкое ми.

— Моя жена забрала это из «Бикона», — сказал он, поднимая картонную коробку.

Пока Джона рылся в содержимом, хозяин взял гитару и, усевшись на стул перед своей аппаратурой, заиграл узнаваемую мелодию — более медленную и простенькую версию той песни, что они прослушали в доме. Джона вытащил несколько рубашек, сложил их заново, отложил на ступеньку. Постельное белье. Несколько рекламок; «Новости Бикон-Хауза», спортивный раздел «Пост», посвященный финалу чемпионата по бейсболу.

— В детстве мы с Рэймондом подрабатывали, играя на гитарах в мексиканском ресторане в Бруклине. Это была наша фирменная песня.

Не зная, что сказать на это, Джона спросил:

— Как она называется?

— Никак. Рэймонд называл ее «песня». «Сыграем песню». Мы играли вживую и растягивали ее на четверть часа. Когда я оборудовал свою первую студию — я жил тогда возле зоопарка, еще не женился, — мы записали тот вариант, что я проиграл вам наверху для пробы. Главным образом, чтобы оборудование проверить.

Джоне все было интересно: как Симон познакомился с будущей женой, как выбрал профессию, как ориентируется в таком бедламе вслепую. Но — слишком много вопросов.

— Здесь ничего нет, кроме одежды.

— Я купил ему компьютер, — сказал Симон. — Его тут нет?

— Не видать.

— Значит, там, в углу. Проверьте.

Джона пробрался через частокол подставок для микрофонов и воткнулся в низкий металлический столик, накрытый клетчатой скатертью. С полдюжины приборов, подключенных к одному и тому же перегруженному пилоту, мигали зелеными огоньками. Под пилотом обнаружился тонкий, пыльный планшет.

Он принес свою добычу Инигесу, и тот пояснил:

— Купил ему, чтобы он мог поискать работу, написать резюме. Не знаю, что в нем, это его личное.

— Я бы поискал номер, — попросил Джона.

— Не хочу, чтобы жена пришла и застала вас здесь. Забирайте его домой.

Джона помедлил:

— Вы уве…

— И не сообщайте мне, если что-то обнаружите. Ничего не хочу знать. Позвоните, когда надумаете возвратить. «Кросс-Бронкс студио», зарегистрированный телефонный номер. Сперва звоните.

— Обязательно.

Инигес двинулся обратно по лестнице:

— Дорогу найдете сами.

Джона сказал:

— А остальные вещи…