– Может быть мне стоит упомянуть это в блоге.

Она продолжает:

– У меня также есть распечатка нейролептиков, которые были прописаны Марджори, в их числе – клозапин и илоперидон. Однако, когда моя подруга, которая разбирается в этих вопросах, просматривала материалы дела, она обратила внимание, что в токсикологическом отчете эти препараты вообще не упоминаются.

– Мне неизвестно, принимала ли свои лекарства Марджори. Кажется, мама что-то принимала. Забудь, что я это упомянула. Нет, я уверена, что мама что-то принимала. То есть она не была всегда полностью в норме. Папа же все надеялся, что Марджори излечится силой молитв. Он начал все больше времени проводить в одиночестве в подвале.

Возможно, Марджори принимала препараты, когда ее посещал психиатр. Остается только гадать, что происходило в остальное время. Когда мы оставались вчетвером, каждый из нас как бы отправлялся в свободное плавание по дому. Мы лишь изредка натыкались друг на друга. Я много времени проводила одна на улице. По большей части мы заказывали еду навынос или ее нам доставляли из магазинов.

Рэйчел кивает.

– В полицейские материалы включены распечатки продолжавшейся в течение месяца переписки между твоим отцом и пастором баптистской церкви из Канзаса.

– Это тот самый протестующий, которого папа ударил?

– Верно. Этот человек был арестован три года назад по обвинению…

Я прервала ее.

– Переписка у тебя с собой? Я могу посмотреть ее?

Рэйчел глядит на меня. Да, она смотрела на меня все это время, но сейчас она разглядывает меня, будто я интересный для наблюдения объект. Может быть она беспокоится, что я исчезну, как только она отведет взгляд.

Она думает, что мне не стоит читать переписку. Я не собираюсь настаивать, если она мне откажет. Но она не противится. Она пробрасывает мне папку с письмами через стол.

Первые письма от лидера церкви состоят из все той же человеконенавистнической риторики, которая красовалась на плакатах. Первые письма от папы переполнены заглавными буквами, ругательствами и угрозами физической расправы. Но в ходе продолжающейся переписки стороны медленно, практически незаметно переходят от конфронтации к диалогу. Папа пытается говорить о теологии и Библии с пастором. Со временем папа начинает обвинять «отрекшегося» от него отца Уондерли и католическую церковь за то, что те оставили его и его семью. Папа утверждает, что телепродюсеры обманули его, убедив, что он делает Божье дело. Затем папа обрушивается с критикой на своих бывших работодателей, политиков, экономику, современное общество, американскую культуру. Наконец, папа просит помощи и советов у умалишенного человека, который ни одним словом не поддержал папу и ограничивался заявлениями, что Господь Бог недоволен папой, да и всей нашей семьей. Отправленное за три дня до отравления последнее письмо пастора заканчивается следующей фразой: «Джон, ты знаешь, что тебе нужно сделать».

Я выдавливаю из себя:

– Боже мой.

Трясущимися руками я возвращаю Рэйчел распечатки. Рэйчел было тянется ко мне, чтобы подержать меня за руки, но я отодвигаюсь и прячу руки под стол.

Она произносит:

– Прости. Может быть остановимся? Хочешь передохнуть? Можем поговорить о чем-то другом.

– Нет, все в порядке. Спасибо. Проблема не в тебе. Я хочу покончить с этим поскорее.

Из-за барной стойки вновь появляется бариста, будто бы учуявший, что надвигающуюся эмоциональную бурю мы захотим заесть хрустящей булочкой за целых семь долларов и запить латте по не менее заоблачной цене. Он уточняет, не хотим ли мы что-то еще. Мы благодарим его и отказываемся. Я прошу убавить температуру батареи. Он только пожимает плечами и бросает нам, возвращаясь за стойку:

– К сожалению, я не могу контролировать отопление в этом безумном месте.

Удостоверившись, что мы снова одни, я продолжаю:

– Правоохранительные органы так и не установили, откуда у папы взялся цианистый калий? Была вроде версия, что он достал его у какого-то ювелира-баптиста или что-то в этом роде.

Рэйчел отвечает:

– Цианистый калий используется в ювелирном деле при золочении и полировке. Я имела возможность переговорить с детективом, которая участвовала в расследовании дела. Она сообщила, что полиция перепроверила все ювелирные бутики и их поставщиков в Новой Англии, однако опросы ни к чему не привели. Тогда детективы начали посылать запросы поставщикам и торговцам химикатами во все штаты. Снова ничего. Твой отец мог заказать цианид на любой из тысяч онлайн-платформ, но на жестком диске вашего семейного компьютера не было ни одного упоминания этого яда. Полиция также не обнаружила подозрительных трат с кредитных карт твоего папы и через PayPal. Все, что они смогли найти, – это электронную переписку с тем церковным активистом. Одним из высокопоставленных членов церкви был Пол Квентин. У него был собственный ювелирный магазин в местечке Пенобскот в штате Канзас. Однако полиции не удалось обнаружить доказательств, что Квентин снабжал твоего отца или кого-то другого цианистым калием. Детектив объяснила мне, что в те времена было поразительно легко раздобыть цианид, поэтому он мог попасть в ваш дом самыми разными путями. Она до сих пор уверена, что цианистый калий твой отец получил каким-то образом от того пастора из Канзаса.

У меня начинает жужжать в голове. Мой мозг будто бы превратился в радиоприемник, безуспешно пытающийся настроиться на давно закрытую радиостанцию. Я спрашиваю:

– А что говорится в деле по поводу отпечатков пальцев?

Рэйчел смотрит на меня удивленно.

– Отпечатков?

Я машу у себя перед лицом рукой, будто пытаюсь отогнать назойливую муху.

– Я могу ознакомиться с материалами дела? У тебя есть время?

– Думаю, что да… Но дело толстое. – Рэйчел толкает плотный конверт вдоль стола навстречу мне.

Я вообще не хочу читать дело. Не знаю, зачем я попросила посмотреть материалы. Может быть, мне просто хотелось посмотреть на реакцию Рэйчел. Она перечисляет по пунктам результаты своей исследовательской работы, но меня не покидает ощущение, что она что-то скрывает от меня. Как будто она обнаружила что-то неизвестное мне. Это невозможно.

Не она, а я провела тот день с моей семьей.

Я возвращаю ей папку через стол и начинаю рассказывать:

– Я помню последний день с моей семьей, наш последний день вместе. Очень хорошо помню. – Я будто бы силюсь убедить себя, что я говорю правду. – Постараюсь рассказать тебе об этом как можно быстрее.

Суббота, вторая половина дня. До Рождества шесть дней. Мне обещали, что в этот день мы установим настоящую елку. Но мама долго не вылезала из постели и объявила, что поездка за елкой переносится на воскресенье.

Они меня выбесили. Я так разозлилась, что спряталась у себя в спальне и решила не разговаривать ни с кем весь день. Для общения я заготовила себе таблички. На любой вопрос мамы или папы я собиралась поднимать перед собой табличку с ответом. Таблички я смастерила при помощи самой обычной линованной бумаги и голубой ручки.