«Из всего клана Шуйских казнили лишь одного, историки же будут говорить, что отец мой был лют безмерно и кровь людскую лил, что водицу. Хм… А ведь действительно – если потомки удельных суздальских князей «завалят» столь важный проект, как зернохранилища, никто и слова не скажет, когда в наказание их удел и все вотчины перейдут в нашу родовую собственность. Справятся, потратив немало своего серебра? Честь им и хвала».

Занятый размышлениями, царевич и сам не заметил, как зашел под своды Успенского собора. Выплыв из мыслей уже внутри, он едва заметно повел головой, осматриваясь, затем под взглядами многочисленных прихожан подошел к иконе преподобного Сергия Радонежского и преклонил перед ней колени. Стража уже привычно отошла на дюжину шагов, образуя редкую цепь и отодвигая прочь пару зазевавшихся богомольцев, – а наследник перекрестился, медленно прикрыл глаза и потихонечку ослабил барьеры воли. Словно бы уловив этот момент, диакон у аналоя звучно провозгласил:

– Господу помолимся!..

Почувствовав свободу, тут же с готовностью откликнулось-пробудилось средоточие, разом наполнив своими эманациями все вокруг на десять шагов, и одновременно с этим к нему пришло непередаваемое чувство облегчения. Словно бы он долгое время дышал через раз, а потом наконец-то полной грудью вдохнул свежего воздуха!.. Немного понежившись в столь приятном чувстве, Дмитрий коснулся энергетики собора, понемногу впуская ее в себя. Или наоборот: это он в нее погружался, щедро расходуя силу? Чем больше он ослаблял контроль над источником, тем сильнее тот полыхал, отдавая и одновременно с этим впитывая, пропуская сквозь себя колоссальный поток, крохотные частички которого оседали на Узоре, и тем сильнее размывалось и отдалялось ощущение телесного. А взамен… Ему постепенно раскрывался еще один мир, полный самых разных образов-ощущений: непонятных, манящих, внушающих безотчетный страх и непонятное вожделение. Еще один новый мир…

– Ты ли купцом Тимофейкой будешь?

– Он самый.

– Сын твой где?

Не дослушав торговца тканями, служилый коротко бросил, чтобы шли за ним, заставив солидного торгового гостя проявить почти мальчишескую прыть: уж больно широко и быстро шагал их провожатый. Довольно скоро осознав, куда именно они направляются, купец немного занервничал: Тимофеевская башня (тезка, будь она неладна) любому москвичу внушала если и не опаску, то уж точно легкую настороженность. Тем, что как раз в ее подвалах денно и нощно зарабатывали свой хлеб насущный каты Разбойного приказа.

– Эти, штоль?

Внимательно оглядев из-под кустистых бровей вначале самого владельца лавки в Суровском ряду, а затем и его наследника, коего бережно несли сразу двое дюжих носильщиков, невероятно кряжистый мужик из тех, про которых говорят «поперек себя шире», как-то непонятно хмыкнул. И тут же, почти без перехода, посерьезнел, низко, с неподдельным почтением поклонившись:

– Многие лета тебе, государь-наследник.

Повторив то же самое в сторону незаметно подобравшейся дворцовой стражи с царевичем Димитрием Ивановичем посредине и получив легкий ответный кивок – один на всех, – мужчины распрямились.

– Веди, Аввакум.

Еще раз поклонившись, старший кат Разбойного приказа заспешил по истертым лестницам вниз, проводя гостей, часть из которых ничего не понимала и оттого тревожилась все сильнее и сильнее, в наполненную болью темноту.

Тумм!

– Ох, йо!

– Хе-хе. Осторожнее, гости дорогие.

Увидев, куда их привели, отец, сын и их дворовые мужики немного побледнели.

– Ложись давай, ба-алезный.

Купец, с трудом отведя взгляд от пыточного станка, тут же бухнулся на колени:

– Помилосердствуй, государь-наследник, за что?!

Взмахом руки угомонив захохотавших было стражей, царственный отрок нехотя пояснил:

– То для лечения надобно.

Ухмыляющиеся каты подхватили бледного как сама смерть Елпидия, уложили на широкую доску животом вниз, привязали-сковали толстыми сыромятными ремнями и отошли в сторонку. Подошедший царевич чуть пригнулся, ловя взгляд восемнадцатилетнего купеческого сына.

– Скоро ты будешь ходить. Думай об этом.

Тихо заскрипел ворот, натягивая ремни, вслед за ними напряглось так и не набравшее должного веса тело…

– Тебе не больно.

Почему-то прозвучало это не как вопрос, а как утверждение.

– Аввакум?

– Еще чуток, государь-наследник. Готово.

В темноте подвала, подсвеченной полудюжиной чадящих факелов, было особенно заметно, как засияли небесным огнем глаза юного целителя. Все, от стражников до носильщиков из дворни, затаили дыхание и зачарованно наблюдали, как он медленно ведет рукой вдоль хребта распластанного на пыточном станке купецкого сына.

– Ослабь.

Вновь проведя ладонью над позвоночником неудачливого охотника, Дмитрий довольно улыбнулся. Про себя – на лице же это выразилось всего лишь в… Собственно, никак и не выразилось.

– Снять.

Задубевшие от намертво въевшейся в них крови и пота ремни вернулись на свое место, а в руках главного палача зловеще блеснул страшного вида ножик-крючок. Что-то булькнуло, пахнуло крепким вином, затем звонко закапало прямо на пол…

– Морду отверни да не дергайся. А может, его того? – Покачав перед лицом болезного своим «кулачком», служивый намекнул на возможную анестезию. – Для пущей надежности.

– Нет.

Долгое ожидание, приправленное мукой неизвестности и любопытства: широченная спина Аввакума полностью загораживала все, что творилось на пыточном станке. В отличие от него пятерка стражей явно наблюдала что-то интересное, судя по нескольким неразборчивым шепоткам вроде: «Ишь как стянул!» и «Надо же, прямо как дырку на портках латает!..»

– Встань.

Завозившийся Елпидий бросил короткий взгляд на пятна крови, размазанные по непослушной руке, самым краешком сознания отметив появление новых повязок. Затем перевел глаза на отца с дворней и самостоятельно изменил положение тела, кое-как покинув свое прокрустово ложе. Утвердился на ногах, двумя руками вцепившись в надежную опору, и ошарашенно замер, пока царевич вновь проводил свой осмотр. Это что же, правая рука вновь его слушается?..

– Повернись. Наклонись. В другую сторону. А теперь три шага вперед.

– Я н-не?..

Увидев, как сразу двое дознавателей нехорошо и очень многообещающе ухмыльнулись, а целитель слегка отвел назад руку, поневоле заставив вспомнить, сколь оглушающие и болезненные оплеухи может отвешивать его затянутая в перчатку ладонь, парень предпочел не рисковать. Хотя страшно было так, что сердце заходилось!.. Шаг. Другой. Третий, а на четвертом купец не выдержал и подскочил к единственному сыну. Подхватил за руку, понуждая еще немного пройтись, прижал к себе, потихоньку расцветая недоверчивой улыбкой, еще раз потянул-дернул за плечо, на очередном шаге притянул отпрыска в отеческие объятия и совсем было открыл рот для радостного возгласа… Тут же его закрыв при виде того, как жестокосердные каты с непонятной робостью подставляют головы под руку царственного отрока, а потом отходят в сторонку с удивительно просветлевшим лицом. Чудны дела твои, Господи!.. Впрочем, долго обдумывать увиденное не получилось, потому как Димитрий Иванович пожелал навестить его дом. Короткий путь на тряском возке, постоянно оглядываясь на сына, высыпавшие на дорогу любопытные соседи, не менее любопытные прохожие, звонкий щелчок плетки и тихая ругань получившего за излишнюю назойливость зеваки…