Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я вымыл руки и снял со стола парочку барных табуретов.
– Это было одно из самых отвратительных заданий, какие мне когда-либо приходилось выполнять. Мужчины – просто свиньи. Вытрут задницу, швырнут комок туалетной бумаги мимо урны, да так и оставят там валяться. А в последней кабинке была целая лужа блевотины. Нет, это просто прелесть! Такое ощущение, словно блевотину там оставили специально, в качестве этакой «Полифиллы»[109].
– А вы отключите обоняние. Дышите ртом. – Холли принесла капучино. – И ведь все туалеты, которыми вы когда-либо пользовались, кто-то, безусловно, убирает. Если бы ваш отец владел не банком, а пабом, как в моем случае, то и вы вполне могли бы оказаться таким вот грязнулей. Ну вот, теперь вам будет о чем днем подумать.
Я вытащил из пакета круассан с миндалем, а остальные пакеты и свертки подвинул поближе к Холли.
– А почему вы не делаете уборку с вечера?
Холли отщипнула кусочек пирожного с абрикосами.
– У Гюнтера завсегдатаи зависают до трех утра и даже не думают проваливать. В три это еще хорошо. Вот попробуйте представить себе, каково это – убирать в таком хлеву, когда девять часов подряд без передышки подавала напитки?
Я признал правильность ее доводов и сказал:
– Но сейчас-то бар выглядит полностью готовым к битве, не так ли?
– Более или менее. Краны я протру позже и спиртное из погреба потом принесу тоже.
– А мне-то казалось, что в барах все делается само собой!
Холли закурила сигарету.
– В таком случае у меня попросту не было бы работы.
– А вы что, рассчитываете на, так сказать, долгосрочное гостеприимство подобного заведения?
Холли нахмурилась: это был нехороший знак.
– А вам-то что за дело?
– Я просто… Не знаю. Мне кажется, вы могли бы заниматься… да чем угодно!
Теперь в ее нахмуренных бровях читались одновременно и настороженность, и раздражение. Она постучала ногтем по сигарете, стряхивая пепел, и сказала:
– Знаете, школы, в которых учатся представители низших классов, как-то не особенно вдохновляют на подобные мысли о будущем. Курсы парикмахеров или автослесарей – вот это годится.
– Но нельзя же во всем винить какую-то дерьмовую школу?
Она снова стряхнула пепел с сигареты.
– Вы, безусловно, умны, мистер Лэм, но в некоторых вещах вы все-таки ни хрена не понимаете.
Я кивнул, сделал глоток кофе и заметил:
– Зато у вас был великолепный преподаватель французского.
– Никакого преподавателя французского у меня не было. Язык я выучила во время работы. Пришлось. Надо было как-то выживать. И от французов обороняться.
Я выковырял из зубов кусочек миндального ядрышка.
– А где, кстати, находится ваш паб?
– Какой паб?
– Тот, в котором работает ваш отец.
– Вообще-то, он владелец этого паба. Точнее, совладелец. Вместе с мамой. Паб называется «Капитан Марло» и стоит на берегу Темзы в Грейвзенде.
– Звучит весьма живописно. Так вы выросли в этих местах?
– Слова «Грейвзенд» и «живописно» как-то не очень сочетаются; во всяком случае, они точно не кружат в вальсе вокруг прогуливающихся под руку парочек. В Грейвзенде полно закрытых предприятий; там также есть фабрика по переработке макулатуры, цементная фабрика фирмы «Блу Сёркл», муниципальные жилые дома, ломбарды и букмекерские конторы.
– Но вряд ли там одна только нищета и постиндустриальный упадок.
Она что-то поискала на дне своей кофейной чашки и сказала:
– Старые улицы там довольно симпатичные, это правда. Ну а Темза – это всегда Темза. Кстати, нашему «Капитану Марло» уже три века – кажется, есть даже письмо Чарльза Диккенса, доказывающее, что он частенько заходил туда выпить. Как вам такая подробность, выпендрежник? Все-таки Диккенс – классик английской литературы.
У меня уже просто звенело в ушах от крепкого кофе.
– Ваша мать ирландка?
– Что привело вас к такому выводу, Шерлок?
– Вы сказали «вместе с мамой», а не «с матерью».
Холли выдохнула густое облако дыма.
– Да, она из Корка. А ваши друзья не злятся, когда вы так себя ведете?
– Как именно?
– Анализируете каждое слово, вместо того чтобы просто слушать.
– Я же скучный книжный червь, придающий особое внимание деталям. Кстати, вы засекли время? Когда заканчиваются отпущенные мне двадцать минут?
– Вы израсходовали уже… – она посмотрела на часы, – шестнадцать минут.
– В таком случае в оставшиеся четыре минуты я бы хотел сразиться с вами в настольный футбол.
Холли поморщилась.
– Дурацкая затея.
Совершенно невозможно было понять, насколько она серьезна.
– Это почему же?
– Потому что я сниму скальп с вашей задницы, выпендрежник!
* * *
На городской площади, покрытой пятнами тающего снега, было полно народу; толпами бродили любители шопинга; духовой оркестр, состоявший из краснощеких музыкантов, играл рождественские гимны. Я купил у группы юных школьников, вместе с учителем стоявших за прилавком рядом со статуей святой Агнессы, какой-то календарь, «способствующий преумножению денежных средств», и получил в ответ целых хор «Merci, monsieur!» и «Счастливого Нового года!»: наверняка мой акцент сразу выдал во мне англичанина. Во время матча в настольный футбол Холли действительно «сняла скальп с моей задницы»: она ухитрялась ловко забивать голы, заставляя шарик рикошетом отлетать от бортов, давала высокие «свечи», а ее умение действовать левой рукой, забивая голы, и вовсе было смертельным оружием. Она даже не улыбнулась, но, по-моему, эта победа доставила ей удовольствие. Мы не строили никаких планов, но я пообещал непременно заскочить в бар сегодня вечером, и она, вместо того чтобы ответить уклончиво или саркастически, просто сказала, что в таком случае я знаю, где ее найти. Поразительный прогресс! Я был настолько потрясен, что не сразу узнал Олли Куинна, который разговаривал с кем-то из телефонной будки возле банка. Вид у него был до крайности возбужденный. Если Олли решил воспользоваться телефонной будкой, а не домашним телефоном Четвинд-Питта, значит, он не хочет, чтобы его подслушивали. Но ведь это нормально, когда порой любопытство берет над тобой верх, не правда ли? И я спрятался за толстой стеной телефонной будки, где Олли никак не смог бы меня увидеть. Связь явно была плохая, и Олли орал так громко, что я отчетливо слышал каждое слово.
– Да нет, Несс, сделала! Сделала! Ты сказала, что тоже любишь меня! Ты сказала…