– Хочется знать, что моя звезда не пешка в чьих-то грязных руках.

– С чего ты взял, что «их» руки грязны? Быть может они источают великолепное благовоние и чисты аки хрустальные слезы наших животворящих рек.

– Смутное ощущение мне кажет подобные картинки, а оно бывает правдиво. Грезаль, прости мне мои слова, которые сейчас прозвучат, ибо я знаю как дороги тебе эти материи. Как-то раз находясь в медитативной тишине, мои структуры, дрейфуя случайным образом набрели на некий упругий сгусток. Он был наполнен различными формами идейного потока, вещал невероятные вещи, исторгал из себя слова, которых я никогда не слышал. И среди всех этих облачных мрений мое обострившееся восприятие уловило волны Горы. Нашей величайшей и достопочтимой Вотысы Тселика. Эти сигналы были длинными и короткими, понятными и смешанным с неведомыми для меня смысловыми матрицами. Но что самое интересное, мне удалось как-то выбрать из, казалось бы, беспорядочного потока, звенья осмысленной информации, о которой я тебе сейчас поведаю.

– Внимательно слушаю, друг мой. – Ответил Грезаль, откладывая свое занятие с папирусными листами.

– Гора вела диалог с некими сущностями. Из их бесплотного рассказа стало понятно, что речь велась о нашем мире и о том времени, чье влияние на течение нашей реальности так велико. Сущности говорили, что сутки вскоре окончательно перейдут во владение Вотысы, а Вдохновение станет полноправным держателем всех «кукольных» душ, населяющих остров. Как я понял, «кукольные» души – это наши внутренние звезды, с помощью которых материя движется и преображается вокруг нас.

Все это время те Другие имели над нами интуитивно интегрированную власть, могли перетаскивать наши формы из одного места в другое. Насылать на морское дно разнокалиберные бури и топить прибрежные районы. Весь хрусталь, снесшийся в те далекие пучины забвения дело рук Их. Этих Других. Это похоже на то, как если бы тебя и меня наделили волшебными палочками всевозможности и дали во владение неиссякаемые источники для творческих полетов, и мы бы день и ночь занимались бы одним только созиданием, верча и круча истории как вздумается шестому чувству.

Звучит игрушечно и как-то по-наивному сказочно, но именно в таком свете мне приоткрылась «тайна». Как только в моем сознании оформились данные мысли, меня вытолкнуло из медитативного потока обратно в наш зеленый мир. Окно закрылось и больше, как я ни старался, к тому сгустку меня не подпускало. Оно словно бы покрылось непробиваемой коркой или вовсе исчезло. – Грим-уса на данных словах завернулся в перламутровый плащ, словно бы успел продрогнуть в теплой родной обители.

– У Горы множество секретов и не все нам дано понять. Могу предположить, что данное мысленное вращательство могло быть неким сновидением или фантазией, или обыкновенным фоновым шумом горной породы. Мы до сих пор не знаем, не имеем представления как Она смотрит на все окружающее и каким уровнем сознания Она наделена. – Грезаль внимательно посмотрел на собрата-сестру и продолжил.

– Слушай, Грим-уса, мы не можем быть такими легковерными и подверженными всяческим стимулам со стороны, иначе бы нас давно здесь не было. Что я тебе советую в данном случае, так это отправиться к вершине Тселика, чтобы «подслушать» исходящие от нее волны. Глядишь, близость к Горе натолкнет тебя на понимание или откроет новые горизонты к познанию.

Грим-уса внял слову Грезали и перестал тревожиться, а принялся готовиться к длинному походу на Вотысу. Желтоватым свечением означился лимонный восход на горизонте, на водных гладях образовалась холеная розоватость, так привлекавшая местных птиц. Они любили летать над ее мягкими, зеркальными сполохами, время от времени вглядываясь в проносящиеся мимо отражения самих себя. И как забавно их форма преломлялась на подобных материях. Птицы громко гоготали и довольные, отправлялись в свое привычное обиталище, ожидая следующего восхода.

Сущность, собиравшаяся в долгий путь как раз увидала возвращавшихся птиц. Они весело смеялись и выглядели счастливыми. И думал Грим-уса о том, как сам будет радостно напевать гармонические мотивы, когда и его путь завершится и его весть вернется в свои родные места, обогащенная священным знанием. То вдохновило его внутреннюю, клокотавшую от нетерпения звезду и он, попрощавшись с собратом-сестрой отправился в путь.

День делался похожим на конфетный калейдоскоп или снежное лакомство для прикорнувших на обочине путешественников. Через десятки перевалов, через зигзаги серпантинов, существо перешагивало собственные запретные зоны, раскрывая грудную клетку для красочных ощущений. Пониманием означилась всевосходящая дорога к вершине.

Вдохновение наблюдало за Грим-усой, а Грим-уса наблюдал за внешними и внутренними переменами вокруг себя и в себе. Все это походило на заметки на полях, когда поэт занимается вычиткой и заменяет, дополняет или убирает строчки, делая важные для сочинения пометки. Эти пометки как раз начинали играть по своим правилам, наволакивая на восприятие путешествовавшей сущности неодолимое ощущение значимости всего действа.

Хоть мысли больше не возвращались к тому мрению, которым существо поделилось со своим собратом-сестрой, но все-таки какой-то налет кое-где да взыгрывал пронзительным звуком металлического колокольчика будя тем самым эти странные умственные вращения. И дорога вдруг на пару мгновений превращалась в сочетательный туман из осторожности и колючего недоверия.

Гора все смотрела на смелого путешественника, посылая тому и сине-желтые взмахи крыла и ветерок с ароматом мятного моря. Вершина временами укрывалась густым облачным покрывалом, скрывая от внимания путника великолепную шапку Тселика.

Не забывал странник и о целебных медитациях, которые давались ему тем легче, чем ближе он подбирался к вершинам Горы. Вот и слюда стала попадаться все чаще, показываясь собранной в мятые кучи тут и там породы. Медитативные практики, производившиеся близ подобных кучек, делались более насыщенными на пустотные глубины и выливавшейся из этого бдения образности. Картины поражали восприятие. Больше не нужно было корпеть над книжными страницами и папирусами с непонятными знаками-символами, чтобы достигать изумляющих истин. Все шло само собой. Интуитивный поток наилучшим образом находил те скрытые лазейки, которые в обыденном восприятии были сокрыты вращательным умом.

Эти лазы или по-простому щели, переворачивали сознание, если бы то было продолговатым шаром; и незамутненному взору Грим-усы открывались доселе невиданные области познаний, которые проливали свет на многие и многие вопросы, долгое время волновавшие его ум. Теперь вершина Вотысы открывалась ему глубиной, вмещавшей в себе все средоточие окружающего мироздания. Там был и космос, чья синяя темнота волновала восторженную звезду внутри; там было и изумрудное море, в чьем распорядке виднелась та зеркальная закономерность, повторявшая уклад жизни на поверхности покрытых растительностью земель. И многое, многое другое, что в порядке нестройной очереди выхватывалось сознанием.

Дорога прекратила движение вверх, круто сменив направление прямо в расширяющиеся низины, где исполинские глазницы некоего существа игривым полутоном захватывали странника в свои энергетические сети. Грим-уса претерпевал изменение внешней формации, преображаясь из бирюзового древоподобного тела в тонкое и полупрозрачное полотно. Местами это полотнище мерцало блеклыми сполохами мысленных картин, но чаще всего оно оказывалось слитым с внешним потоком, который увлекал сущь все дальше и глубже.