запятнанных убийством Государя и всей Царской Семьи. Кардинал римско-католической церкви договаривался с осквернителями христианских храмов, хулителями Христа, убийцами священников, епископов, митрополита Вениамина и мучителями патриарха Тихона. То, что покрыло бы несмываемым пятном доброе имя каждого человека, открыто совершалось на арене истории первыми министрами великих демократий, равно как королями, кардиналами и римским первосвященником.

Россию выволокли для продажи на международное торжище. На крови мучеников православия подготовлялось торжество папского престола. А для русских в их изгнании оставалась вся горечь сознания, что Россия первая начала мировую войну, с тем чтобы испить чашу унижения до дна.

Несмотря на всю ловкость рук Ллойд Джорджа, Генуэзская конференция тем не менее оборвалась. Вирт и Ратенау в Раппало успели предупредить Ллойд Джорджа и заключили договор с большевиками. Престиж большевизма, однако, не был поколеблен. Большевики все еще продолжали играть свою роль. Великие державы искали с ними соглашения. Мистификация продолжалась.

Несмотря на ужасы голода, в который большевизм вверг русский народ, на гибель промышленности, на полную хозяйственную разруху, на нищету и бедствия рабочего класса, на вымирание населения, несмотря на НЭП, отказ от коммунизма самих коммунистов, несмотря на наглые хищения коммунистических верхов, несмотря на болезнь Ленина, этого кумира, оказавшегося помешанным, обман большевизма все еще не был разоблачен. Гипноз, в котором находилась Европа, не прошел. Международная шайка воров, убийц и грабителей все еще рисовалась как сила мирового пролетариата, которому принадлежит будущее. Верхние классы находились в состоянии трепета перед нашествием новых гуннов в сознании своего бессилия перед грозной и неминуемой катастрофой.

Большевики были в союзе с Ангорой, а в Раппало они заключили договор с Германией. Во всех странах, в партиях социалистических и в рабочих организациях они имели своих сторонников, а в коммунистических группах – прямых агентов III Интернационала, руководимых директивами из красной Москвы. Везде укреплялся скрытый заговор, который слабые правительства не решались подавить. Русские оказались повсюду гонимыми, и, напротив, торжествовали те, кто их предавал и переходил на сторону победителей.

Даже в Сербии, где русским жилось лучше, чем где бы то ни было, проявлялись течения, прикрывавшиеся демократизмом, враждебные к русской эмиграции и склонные признавать в Совдепии подлинную демократическую Россию. Только благодаря неизменно дружественному отношению к русским правительства Королевства С.Х.С., эти течения не взяли верх и при всей тягости своего положения русские не оказались лишенными последней поддержки. В Болгарии же разыгралась совсем другая картина. Стамболийский, грубый и невежественный демагог, всегда готовый предать тех, кого он считал слабыми, сговорился с большевиками в Генуе, открыл им двери в Болгарию и принял свои меры, чтобы разделаться с теми русскими военными контингентами, которых он по договору обязался содержать в Болгарии. Действуя с вероломством балканского политика, он запутал русские военные власти с блоком враждебных ему политических партий. Отыскались предатели; были сфабрикованы подложные документы; изменнически были арестованы русские генералы и один за другим высланы из Болгарии. Русские капиталы, присланные на содержание русских войск, были захвачены. На русских, доверившихся болгарскому правительству, поднялось настоящее гонение. В Софии водворились большевики. Корешков, укравший суммы из Красного Креста, матрос Чайкин, прославленный своей резней офицеров, жандармский генерал Комиссаров, прогнанный за вымогательство и провокацию еще при старом режиме, профессор Эрвин Гримм, один из руководителей Освага при генерале Деникине, – вся эта компания ревностных слуг коммунизма всемерно помогала правительству Стамболийского в преследовании русских, а рядом с ними пристроились и эсеры Агеев, Лебедев и другие, узревшие в новой Болгарии Стамболийского их собственный эсеровский идеал крестьянского царства.

Тяжела жизнь русского беженца на чужбине. Он торгует на базаре в мелочной лавочке, служит шофером у иностранцев, наборщиком в типографии, конюхом в богатых домах, он состоит на державной службе, мелким почтовым чиновником, железнодорожным служащим, занимается поденной работой в канцеляриях. Он живет в подвальных помещениях, в сараях, в лачужках на окраине города. Его семья ютится в одной комнате по три, по четыре человека. Он несет тяжелый труд. Его дневной заработок 20–30 динаров, то есть 40–60 копеек. Войдите в приемную Державной Комиссии – все это жены, вдовы, родные, дети русских военных. Они пришли просить пособия в 200–300 динаров. Какая это жизнь? Заслуженный генерал сапожным, столярным или другим ремеслом и торговлей зарабатывает свое скудное дневное пропитание. Семья считает себя счастливой, если получает тысячу динар в месяц, то есть 20–25 царских рублей. Вот тот уровень нищеты, на котором находятся русские.

Но тяжелее всего – это не бедность, а полная неуверенность в завтрашнем дне. А вдруг изменится отношение к русским в зависимости от той или иной международной конъюнктуры, как это случилось в Константинополе после победы турок над греками, как это случилось в Болгарии, когда Стамболийский учинил расправу над русскими? Вечное ожидание надвигающейся катастрофы. И это приходится переживать тем людям, среди которых нет ни одного, который бы в течение последних семи лет не испытал самых ужасных потрясений. Хорошо еще, если семья вместе с вами, а какую муку переживают те, жены и дети которых остались в пределах Совдепии?

Но если вы думаете, что это раздавленные люди, вы ошибетесь. Среди лишений, невероятных мук, среди нищеты, где приходится жить на месячный заработок в четырнадцать рублей, среди всего этого – русские сумели устоять на ногах. И если есть измена своим и уход к большевикам, если бывают случаи самоубийства, если есть упадочные настроения и опустившиеся люди – то это исключения. Отпавшие клеймятся позором. И ряды тем теснее смыкаются.

Когда-то в Париже загорелся театр. Произошла паника, и в ужасе люди бросились, давя друг друга, спасаться из пламени. Мужчины давили женщин, детей, выбрасывали их из окон горящего здания. Но мы знаем и другой пример: гибель «Титаника», когда люди мужественно сами себя обрекли на смерть, предоставив спасение женщинам и детям. Но гибель «Титаника» длилась всего несколько часов, а русским приходится переживать эту длящуюся, томительную катастрофу в течение многих лет.

И если тяжелы лишения и материальная нужда, то еще тяжелее моральные страдания. «Вы должны забыть, что вы полковник Русской армии», – говорит какой-нибудь начальник своему подчиненному русскому офицеру, состоящему на державной службе. По улице проходит полк с оркестром музыки. И русский офицер болезненно чувствует, что когда-то и он служил в своем родном полку, что когда-то были полки Русской армии.

«К прошлому возврата нет», – злорадствует какой-нибудь преуспевший демократ. «Вот мы поняли дух времени», – жужжат все эти приспособляющиеся и уже приспособившиеся к «духу времени». А если где-нибудь пропоют русский гимн, тотчас же летит донос о политической демонстрации. «Пожалуйста, не создавайте осложнений», – настаивает осторожный дипломат. А