Вдали марево начало сгущаться. Не мираж ли возникает, превращая пространство вокруг в воздушные замки? Хорошо бы! Он прорывался в людской мир, обретал тело, мог есть и пить, разговаривать. А главное, он надеялся, что, однажды, выйдет отсюда и затеряется среди людей навсегда. Увы, он знал, что его найдут. Отыщут и вернут. У тех, кто властвует над ним, сил и возможностей куда больше, чем у него. От людей истина спрятана. От него нет. Он знает все, но не может практически ничего: высшее наказание в полной неспособности действовать самостоятельно сколько-то вечное время. И за что? Ну предал кого-то, а то он один такой единственный…

Марево продолжало уплотняться и вскоре перед ним, и правда, возник мираж. Миленько так: рощица, усадьба вдалеке. Однако милое в пустыне есть синоним чего-то жуткого. Все шиворот-навыворот. Чем милее, тем страшнее. Но портал там, внутри. Придется опять рискнуть, и он нырнул в лесок, став на тропу, что вела к усадьбе. Как ни странно, до дома удалось дойти без приключений. С другой стороны, чего он удивляется — обычно странности и страшности предпочитали устраивать внутри зданий.

Только он зашел внутрь, как входная дверь захлопнулась у него за спиной. «Ага, вот оно, началось!» — подумал он даже с каким-то удовольствием. За окнами внезапно потемнело, и раздались далекие раскаты грома. Эх, хотелось бы сейчас под дождь! Он подергал дверь, естественно, она не открылась. Ладно, придется исследовать дом. Если повезет, свой дождь он получит у людей.

В большом холле было пусто; здоровая люстра не светила, зато позвякивала от души своими хрустальными подвесками. Сам собой возник вопрос, куда идти: налево, направо или наверх, по лестнице на второй этаж. Он представил себя богатырем (непросто, но зачем нам воображение) и попробовал рассуждать в их стиле: типа, направо пойдешь — жену найдёшь, налево — коня потеряешь, прямо — сам пропадёшь. Вариантов у надписей на камне встречалось несколько, но суть всегда оставалась прежней: прямо лучше не ходить. Коня у сущности не было, так что он порешил идти за женой. Женщины, кстати, в миражах постоянно попадались злючие и вредные. Посмотрим, что день грядущий нам готовит, и он шагнул направо.

В небольшой комнате, возле окна при свете свечи девушка писала письмо. Выглядела она не злобливо, даже напротив — смиренно и возвышенно. Он подошел поближе. Девушка макала перо в чернильницу и, периодически поглядывая в окно, писала строку за строкой. «Ладно, пусть пишет», — подумал он и огляделся в поисках другой двери. Но тут девушка вздрогнула, бросила перо и посмотрела прямо на него. Эх, засекли! И очеловечивание произошло: теперь на Сущности блестели начищенные сапоги, ноги обтягивали темно-синие панталоны, а на верхней части тела красовался красный двубортный мундир с позолоченными пуговицами. Сбоку висела шпага…

— Поручик! Как вам не стыдно врываться в сей час ко мне в спальню! — взревела девица громким голосом, совершенно не соответствовавшем ее милейшей внешности.

— Простите, сударыня! — Он рухнул на одно колено, вспомнив, как попал во времена наполеоновской войны в будуар к какой-то даме, прячась там от русских солдат. — Не желал нарушить ваш покой ни в коей мере! Скрываюсь от темных сил-с!

Последняя «с» далась ему с трудом, и он не был уверен, что оно тут уместно, однако, вырвалась.

— Вы подлец и негодяй! — припечатала девица. — Я тут к вам пишу, между прочим. Чего же боле? А вы меня наказываете презреньем!

В голове мелькало что-то до боли знакомое, но никак не формировалось в четкие мысли. Единственное, что ему было понятно — девица сердится и пресильно.

— Позвольте-с, то стучит мое сердце от любви-с к вам! Подзабыл лишь ваше имя, но сие не есть презрение никак! Сие удар сабли, которую враги обрушили о мою несчастную голову-с!

На одном колене становилось стоять все неудобнее, но он понимал, что пока не время вставать.

— Меня зовут Татьяна! — гаркнула девушка. — Зачем вы посетили нас в глуши забытого селенья?!

— Видите ли-с, мы-с тут-с, — бормотал он, не понимая, чем ему может угрожать кидавшая на него свирепые взгляды Татьяна, — припав к вашим ногам-с, просим великодушно-с, — тут он вспомнил, что справа обещали жену и выпалил: — стать нашей женой-с!

Девица охнула и стала обмахиваться платком.

— Вставайте, негодник, — милостиво позволила она. — Ладно, ради вашей любви, отпущу. Замуж за вас, к сожалению, не могу, так как другому отдана и бла-бла-бла. Не ваша я суженная. Ступайте дальше, коли жениться приспичило. Может там, кто есть. — И она махнула рукой в дальний конец комнаты, где обнаружилась следующая дверь.

— Благодарю, матушка, — он вскочил на ноги и, бряцая шпагой, помчался к выходу. Из-за спины доносилось бормотание девицы и скрип пера:

— Кто ты, мой ангел ли хранитель, или коварный искуситель: мои сомненья разреши. Быть может, это все пустое, обман неопытной души! И суждено совсем иное…

***

Народ начал крутить головами и пожимать плечами.

— Так где у нас невеста? — повторил вопрос Герман. — Я сразу понял, чего-то здесь недоставало. Чего-то важного. Можно сказать, самого главного. Поехали с самого начала. Кто и во сколько ее видел?

— В туалете надо глянуть, — предложила Зарина, хозяйка кафе. — Может ей плохо от нервов.

— Нет, я проходил мимо женского туалета. Дверь была открыта, и там было пусто. Я автоматически сканирую пространство, уж поверьте мне — невеста явно там не затерялась, тем более, в своем наряде. — Герман сверился с бумажкой на столе. — Елена Федоровна, — обратился он к матери невесты, — когда вы видели дочь последний раз.

Женщина вздрогнула.

— Мы, когда Толика нашли, — заговорила она дрожащим голосом, — все здесь сидели. Кроме ребят, — она показала в сторону официантов. — Они постоянно ходили туда-сюда. Так вот, Хельга ужасно зарыдала. Официант побежал сообщить охраннику. Тот велел нам всем оставаться здесь, а сам пошел вызывать скорую и полицию. Потом я плохо помню. Мы молчали, а Хельга всхлипывала… Врач пришел. Вышел из туалета и его начали спрашивать, как там Толик. Он сказал, что Толик мертв и надо дождаться полицию. Вы вошли минут через десять. Примерно. Я не смотрела на часы, может и больше времени прошло. Или меньше. Мы еще и выпили много за это время. Голова плохо соображает.

— А я маму вообще не помню, — вступила в разговор Кира. — Да, слышала всхлипывания, но я в телефон тупила. И он тоже тупил, — она показала на брата.

— Я в наушниках сидел. Даже не слышал ничего, — Егор пожал плечами. — Снял их только узнать, что случилось — меня Кира пихать