Чиркач так сжал губы, что они побелели.

– Это беспредел, начальник, – через силу выдавил он.

– Боишься… Правильно делаешь, что боишься… Может, будет лучше, если Казимирова в другую тюрьму переведут?

Вор напряженно промолчал. Похоже, он уже не искал встречи с Казимировым. И вариант, который озвучил Андрей, его вполне устраивал.

– А может, тебе самому перевод устроить?

– Ты, начальник, умеешь брать за горло. Далеко пойдешь. Если не остановят, – зловеще усмехнулся вор. – За Казимирова подписываешься, что ж, это твоя ментовская воля. Давай договоримся, если тебя возвращают к своим, я оставлю этого черта в покое. Если нет, то мои «торпеды» сделают и тебя, и Казимирова…

– Мне твой Казимиров – до фонаря.

Это признание могло показаться признаком слабости со стороны Андрея, если бы не его взгляд – острый, прочный и несгибаемый как русский трехгранный штык.

– Меня интересуешь ты, Чиркач. Если я возвращаюсь, то ты будешь частым гостем в моем кабинете, если нет, то делай, как знаешь…

– Частым гостем?.. В стукачи записать меня хочешь?

– А ты меня в покойники.

– Не сравнивай хрящ с пальцем! Лучше покойником быть, чем стучать…

Андрей на это лишь усмехнулся. Краем уха он слышал, что Чиркач был в свое время стукачом. Был один кум в зоне, который сумел сломать. Кто конкретно, Андрей не знал, но догадывался, что с этого кума все только начиналось. Стукач – это как эстафетная палочка, от одного опера к другому. Возможен вариант, когда связь между операми теряется, тогда исчезает из поля зрения сама палочка. Но рано или поздно ее подбирают другие руки… Хотел бы Андрей иметь в своем арсенале такого секретного сотрудника, как Чиркач. Но сначала ему нужно обрести свободу.

– Значит, договор не состоится, – с обличительной насмешкой глянул на вора Андрей.

– Значит, не состоится.

– Но ты же поднял эту тему. А теперь ее роняешь?.. Так трус теряет на поле боя оружие.

– Трус?!. Ты за базаром следи! – взвился вор.

– А ты словами не бросайся…

– Ладно, считай, что договорились!.. И смотри, если через неделю тебя не выпустят, за тобой начнется охота…

Андрей промолчал… А вдруг его действительно не выпустят. Что, если Колечкин не сдержит своего обещания? Или Казимиров разговорится, да наврет с три короба… А Чиркач настроен решительно. Если он дал слово, то обязательно его сдержит. И «торпеды» у него есть, которые могут привести в исполнение смертный приговор. Вариантов много. Например, подговорить баландера, который бросит в похлебку крысиного яду. А еще можно подкупить контролера… Надо выходить на свободу, иначе беда…

* * *

Ночью Станиславу снился Андрей. Он снова сидел в изголовье соседней кровати и щелкал выключателем. Только ночник был необыкновенным. Щелк – вспыхнет красным светом голова Герберта, щелк – погаснет, щелк – снова вспыхнет, но уже голова Германа… Герберт, Герман, Себастьян, Олег, Игорь… Станислав проснулся, когда увидел, что ночник принял форму его лица…

А утром к нему пожаловал следователь Колечкин. Этот не игрался со светом. И сел в изголовье его кровати. Положил на тумбочку папку, вытащил из нее бланк протокола, ручку. Многозначительно посмотрел на Станислава.

– Снова будем изображать из себя смертельно больного? – ехидно спросил он.

Казимиров промолчал. Не хочет он говорить, и не будет.

– Не вижу в том смысла.

Колечкин пытался накалить обстановку, но Станиславу ни холодно ни жарко.

– Прошлой ночью у вас был Андрей Сизов. Он разговаривал с вами. Он спрашивал, вы отвечали. Так что, Казимиров, не надо строить из себя немого. Этим вы еще больше настроите следствие против себя…

Станислав лишь усмехнулся. Куда уж можно больше? Хоть в стихотворной форме признание изложи, все равно пожизненное светит.

– Итак, начнем!..

Колечкин снова начал спрашивать о преступлениях, которые он совершил. Но Станислав все так же упорно молчал. В конце концов следователь дошел до белого каления.

– Почему вы все время молчите? – взорвался он. – Почему?.. Вы что, за человека меня не считаете?

Это был истерический крик его слабой душонки. Презрительной улыбкой Станислав показал, что именно так и считает.

– Почему Сизову вы все рассказали? – продолжал истерику следователь. – Почему вы молчите со мной?

– Потому что Сизов – сила. А вы – так себе…

Его голос прозвучал так неожиданно, что Колечкин вздрогнул.

– Все-таки заговорил! – обрадовался он.

– Достал ты меня, потому и заговорил.

– Тогда, может, все-таки сделаете признание?

Станислав лишь молча ухмыльнулся. Он пребывал в таком расположении духа, что разговорить его можно было только по одной теме. В какой-то степени он уважал Сизова, но при этом безмерно его ненавидел.

– Тогда расскажите мне про капитана Сизова.

Кажется, Колечкин нащупал его слабую струнку.

– Сволочь он, твой Сизов! – не смог удержаться от ответа Казимиров.

– Я прослушал запись вашего с ним разговора. Вы говорите, что подставили его…

Станислав понял, о каком разговоре идет речь. Оказывается, их последний разговор с Сизовым записывался на пленку. Впрочем, он так и предполагал.

– Не подставлял я его.

– Не вы, а ваш племянник Игорь Казимиров. Не дождавшись условной фразы, он подставил Андрея Сизова и ушел. Так вы говорили.

– Я не помню, что говорил. Ночь была, голова плохо соображала…

– Зато сейчас утро.

– И голова хорошо соображает, – коварно усмехнулся Казимиров.

Он уже знал, как насолить Сизову.

Колючий холодный дождь бил в лицо и заливал глаза, порывистый ветер парусом надувал куртку, пытаясь скинуть с лестницы ее обладателя. Но непогода для Риммы была только на руку.

«Экстратранзитбанк» находился в центральной части города, на оживленной улице и занимал целых три этажа высотного здания. И карабкаться на второй этаж банка приходилось по пожарной лестнице, которая просматривалась с улицы. И чем темнее ночь, и чем разгульнее непогода, тем больше шансов остаться незамеченным. Римме очень не хотелось попадать в лапы украинской милиции.

Василь ждал ее появления. И в нужный момент поднял рольставни и открыл окно, чтобы впустить ее внутрь здания.

– Ну, наконец-то! – сказал он, стараясь проявлением радости заглушить рвущееся изнутри беспокойство.

Он сомневался в том, что поступил правильно, решившись на ограбление. Но отступать было уже поздно.