Официант не был уполномочен от имени родины и еды ему не принес.

Незнакомец постоял, поглядел на Дурляя, подрожал в раздумье перышком, а потом взял с тарелки курицу и разорвал надвое.

– Извините, – сказал. – Баламут голоден. Вы не возражаете, если я съем половину?

– Добавки! – прохрипел на это Дурляй и ему принесли еще.

Дурляю полагалась добавка, потому что отбоя пока не было, да и не могло быть.

И это путало весь сценарий.

Виолончелистка Перекусихина допила мелкими глоточками газированную воду с сиропом и делала вид, что пьет дальше.

Уполномоченный Ржавый стоял на четвереньках под низкой платформой и дрожал от надвигавшейся ответственности.

Тулунбек Шарапов сын Сарыхозин лопался от напора мочи в станционном туалете, но без сигнала не облегчался.

Беззаботный Дурляй закладывал пищу без остановки, пользуясь случаем, добавку за добавкой, и щеки отвисали мешками по брючный ремень.

Бравый пожарный Непоседов так и сидел в кузове перед закрытым шлагбаумом, а вдалеке догорало обреченное здание, которое поджигали всякое утро для пущей убедительности и тут же – всякое утро – тушили.

– Родина! – заблажил незнакомец, догладывая курицу. – До чего хороша, моя родина! Баламуту на радость!

Журналист Лопотун листнул газету, как и положено по сценарию, поглядел с интересом.

– Крутился, – сообщил ему незнакомец. – Всю долгую жизнь. Как черт на примусе. А тут! Хорошо-то как! Приветливо и несуетливо!

– Хорошо, – согласился Лопотун. – Это нас и пугает.

– Ну да?! А почему?

– Хорошее долго не бывает, – пояснил популярно. – Мы к этому не приучены. После каждого хорошего непременно ждем плохое.

– Нет-нет, – запротестовал незнакомец. – Сейчас хорошо – всегда будет хорошо. Поверьте старику Баламуту! У него опыт!

– Давненько же вы отсутствовали, – отметил Лопотун и глотнул кофе, тоже по сценарию.

Отбоя всё еще не было, и невеста по кличке Начинка терзала в подъезде безответного жениха, радуясь долгой паузе. Швейцар на площади рисовал пейзаж. Глазной врач смотрел вдаль из кабины паровоза. Дети в автобусе пели с хрипотой утвержденный куплет. А клоун Балахонкин болтался в люльке над бездной, в компании верных своих товарищей и жадно глядел вниз.

Назревал грандиозный цирковой номер.

Всем на удивление!

Тут что-то грохнулось в отдалении и вскрикнуло пронзительно. Это упал со столба дежурный электрик, который на самом деле был учителем пения и не продержался на высоте долгое время.

И всё пошло наперекосяк.

Незнакомец гулял по площади, походя разрушая запланированную идиллию.

– Что это вы надумали? – пожурил органиста Всячину, который изучал расписание несуществующих поездов. – Не уезжайте отсюда. Не надо. Поверьте на слово: того не стоит. Ни-ни!

– И то, – согласился Всячина и пошел в кафе.

– Не мучайтесь, – пожалел Перкусихину и бросил в автомат монетку. – Выпейте еще. Баламут угощает.

И автомат – себе на удивление – выдал за иностранную денежку дополнительный стакан газированной воды с двойным сиропом.

– Мерси, – сказала Перекусихина по-ихнему и села в кафе за столик.

Гулять так гулять!

– Ку-ку, – игриво позвал незнакомец и заглянул под платформу. – Я вас нашел. Вылезайте!

Уполномоченный Ржавый переступил на четвереньках, спросил строго:

– Фамилия?

– Фамилия у меня стыдная. Звать – Баламут.

– Род занятий?

– По миру носило. К каждой дырке гвоздь. Денег было – что у дурака махорки.

– Как вышли из вагона?

– Тяга, – пояснил. – Неодолимая. Прошел сквозь стену. Вернулся на родину, на незаслуженный отдых.

– Кто разрешил? – подпугнул Ржавый. – Кто допустил? Почему без конвоя?

– Родина, – пообещал незнакомец. – Будешь шпынять – обижусь.

Ржавый дрогнул.

– Чего уж там... – закряхтел он и полез наружу.

За указаниями.

А незнакомец прямым ходом прошел в туалет и встал рядом с Сарыхозиным.

Плечом к плечу.

Они дружно облегчались на синюю кафельную плитку и дружно обливались слезами.

Сарыхозин плакал от боли, незнакомец – от нахлынувших чувств.

– Родина! – вопил он. – Угощаю! Гуляй к нам почаще!!

И народ повалил в кафе.

Столы сдвинули. Стулья составили. Напитки выставили.

Никто уже не работал в городе в тот день. Никто не разгримировывался.

А зачем?

Когда хорошо и так.

Незнакомец сидел во главе стола, пил за четверых и наслаждался моментом.

– Родина! – взывал. – Где у тебя монастырь? Баламуту – грехи замаливать! Я одна, я одна речку смерила до дна...

– Нет у нас монастыря, – отвечали.

– Нет – построим! Чего там? Баламут с деньгами!

– Построил один такой. Кто ж тебе разрешит?

– Закон проведем!

– Кто?

– Мы!

– Кто это – мы?

– Мы! Все!

Была пауза.

– Да, – снова сказал Лопотун. – Давненько же вы отсутствовали.

– Это вы отсутствовали! – закричал незнакомец. – А я в жизни присутствовал.

– Почему человек кричит? – спросил органист Всячина, ворочая слепыми глазами. – И как человека зовут?

– Человека никак не зовут. Даже номера у человека нету.

– Это нехорошо. Отвратительно. Противно естеству. Назовем отныне – Звонило.

И все восхитились.

– Я Баламут, – сказал незнакомец. – У нас по деревне все были Баламутами. Как один. Баламутом родился, Баламутом помру.

– Ты теперь Звонило, – объяснили ему. – У вас по деревне все будут Звонилами, дай только срок. Или Шпынями с Моталами.

– Какая у Звонилы роль? – поинтересовалась альтистка Перескокова.

Она сидела на двух стульях, слушала далекую – из окна – музыку и очень хотела дирижировать.

Но стеснялась.

– Есть роль, – предложил Шелудяк. – Нужная и полезная. Выходить по утрам из вагона, с каждого экспресса, громко просить политическое убежище.

– Без этого нельзя? – спросил незнакомец.

– Нельзя, Звонило. Без этого у нас – нельзя.

– Хорошая роль, – утвердил Всячина. – Полезная. И переодеваться не надо.