Однако слухи о том, что первосвященник благоволит к Добиду, воспринималось ражими парнями, как должное. Это их почему-то не злило, а умиляло. Возможно, слава великого прозорливца и «собеседника Ягбе» всё-таки имела для всех эшраэлитов решающее значение. Знал об этом и Саул. Ненависть первосвященника когда-то остановившего свой выбор на нём, скромном землепашце чрезвычайно тяжело им переживалась.

Саул ещё надеялся на улучшение отношений с властным стариком, которого он искренне признавал великим пророком умеющим слышать повеления бога.

Теперь Саул понимал: Добид не просто отдалённый претендент на золотой венец, каким может в будущем оказаться старший зять, например, или воинственный, холодно-жестокий брат Абенир. Помазание Добида, пусть необъявленное, делало правящего царя незаконным венценосцем. Отстоять своё царствование и передать его потомкам вдруг стало трудно разрешимой но главной задачей.

Хитрый Гист, приносивший царю целебные отвары, как-то, ведя туманный разговор, произнёс несколько фраз из египетской притчи:

— «Берегись родственников своих так же, как и чужих людей. Не приближайся к ним вне мер безопасности, не оставайся один в отдалённом покое или на охоте. Не доверяй брату, не знай друга, и да не будет у тебя доверенного, ибо это бессмысленно. Когда ты спишь, то охраняй сам своё сердце, ибо в день несчастья человек не имеет поддержки. Все бывшие соратники, друзья, стоявши! напротив твоего сердца, покинут тебя и отвернутся от твоего горя»[59]. Не так ли, господин мой и царь?

— Возможно, ты прав, Гист, — ответил Саул печально, в самом рисунке его густых бровей лекарю почудилось страдание. — Цари Мицраима, наверное, были жертвами многих предательств?

— Не просто предательства, но и гибель стали уделом некоторых фараонов Черной Земли, — пояснил Гист. — Однако мрачные слова египетских наставлений относятся не только к царям. Всякий, имеющий власть или значительное имущество, должен иметь в виду алчность и бессовестное вероломство людей.

Саул окончательно укрепился в том, что его тяжкие сомнения и тайные страхи могут быть прекращены только одним способом смыты кровью. Как человек умный, он понимал несовершенство такого решения. Но ничего другого изобрести не мог.

Впрочем, для осуществления этого решения требовалось время и соответствующие обстоятельства. Брать на себя вину в явном убийстве Добида было нежелательно.

Дружное осуждение «адирим», священников и народа представлялось бедствием. Оно предопределило бы его падение в глазах всех колен Эшраэля. А это не исключало всеобщую вражду, ополчите колен и смерть его самого, семьи и даже всего рода. Нечто похожее уже случалось с коленом Бениаминовым, когда ополчение остального Эшраэля вторглось и перебило всех бениаминцев-мужчин. А «женщин решением судей и старейшин отдали людям из других племён»[60]. Это всё-таки следовало учитывать.

Вооружённые столкновения эшраэлитов с пеласгами время от времени возобновлялись. Приходилось биться то с небольшими отрядами лихой молодёжи, то с одержимыми гневом закоренелыми мстителями. И даже со значительным войском пелиштимских князей, желавших удержать под своей властью города и селения западного Эшраэля. Туда, где сражение могло быть особенно ожесточённым, с большим числом убитых, Саул неизменно посылал Добида во главе тысячи упорных юдеев. Иногда к Добиду присоединялся Янахан. Он радовался оказаться в бою товарищем и сподвижником бетлехемца.

Презирая опасность своей воинской жизни, Добид оставался невредимым. Он удачливо одерживал победы над пелиштимцами, оттесняя их за рубежи сопредельных земель, усыпанных черепками исчезнувших древних царств. Люди ибрим почитали юного вождя, на лице которого только пробивался золотистый пушок. Девушки и молодые женщины пели в его честь гимны, придуманные наспех, но полные восторженных чувств. Рассказы о поединке Добида с огромным Галатом и о его дальнейших успехах на полях сражений передавались из уст в уста с прибавлением разнообразных сказочных подробностей.

Подавленный мрачной тоской, царь Саул продолжал безжалостно направлять Добида в очередное сражение. Но Добид опять выходил победителем. Народ шумно его приветствовал. В лучах всё ярче разгоравшейся славы Добида недавняя слава Саула заметно потускнела. Добид — «благословенный богом, непобедимый», — толковали между собой воины, пахари, пастухи, старейшины родов, судьи, торговцы, хозяева мастерских и большинство жрецов-левитов, потому что таким провозгласил бетлехемца первосвященник Шомуэл.

Возвращавшегося из сражений мужа ждала с нетерпением смуглая Мелхола. Они мало времени проводили вместе. Но, если оставались наедине, сбрасывали одежды и предавались своей юной страсти. Обнажение тела воспрещалось строгой моралью левитом Добид и Мелхола запирали дверь спальни деревянной щеколдой а на оконный проем навешивали плотную ткань. Мелхола гладила шрамы на руках и плечах мужа, целовала заживающий на щеке рубец от пелиштимской стрелы.

Посланный в следующий поход, Добид думал о Мелхоле, о её поцелуях, вздохах и стонах. Вспоминал её песенки и наставления — ведь Мелхола была царской дочерью, её обучали мудрые женщины.

Когда Добид, возвратившись, обнимал жену, смуглая царевна говорила ему тихо кощунственные слова: «Мирная жертва у меня сегодня, поэтому я вышла навстречу тебе без чужих взоров. Моя любовь к тебе, как служение в Скинии перед камнем бога. Я убрала постель коврами и египетскими тканями, от которых источаются благовонные запахи, ибо я надушила спальню смирной, корицею и алоэм. Кожу свою я напитала розовым маслом, а длинные косы мускусом, чтобы тебе было приятнее, мой золотоволосый. Войди в эту спальню, мы будем упиваться нежностями до утра и насладимся любовью».

Однажды в редкие дни покоя к Добиду прибежал отрок на слуг царя. Это был тонкий, весёлый четырнадцатилетний внук Нира, по имени Моца. Он числился в прислуге, хотя кровь в нём текла родственная Саулу.

— Мир тебе, господин, — начал Моца, радостно посвечивая в вечернем сумраке чёрными, как агат, глазами и наивно хлопая стрельчатыми девичьими ресницами.

— Что тебя привело ко мне? На дворе-то темнеет... — усмехнулся Добид, собираясь подняться на крышу и выпить с женой прохладного напитка.

— Меня послал Бецер, оруженосец и двоюродный племянник господина нашего и царя, — затрещал подросток, пришёптывая и глотая согласные звуки от чрезмерного усердия. — А Бецеру повелел сам господин наш и царь. А он сказал, чтобы я побежал к тебе, доблестный тысяченачальник и господин, а я побежал и…

— То, что ты прибежал, я вижу, — засмеялся Добид, но внезапно он стал серьёзным и поднялся с ковра. — Повтори повеление царя.

— Тебе следует пойти в крепость, взяв с собой твою арфу. Наш господин и царь желает слушать музыку, потому что сон не приходит к нему. Поспеши, доблестный господин тысяченачальник. А я побегу скорее к Бецеру и скажу ему, что передал тебе, чтобы он сказал господину нашему и царю, что я уже прибежал... — Тут Моца, прижав правую руку ко лбу, исчез.