Какая-то девушка подошла и встала рядом. Она видела, что подруга сильно возбуждена разговором. Она была тоже привлекательна, но рядом с Джоан казалась неловкой и неуклюжей.

– У тебя все в порядке, Джо? – спросила она, неодобрительно глядя на Ника.

– Все прекрасно. – Джоан протянула ей стакан. Она повернулась, чтобы уйти с подругой, но Ник схватил ее за руку.

– Еще один вопрос. Меня беспокоит Тревор. Старший бармен. Я должен был с ним сегодня встретиться, но он не пришел. Они его…

Джоан рассмеялась и взглянула Нику прямо в глаза.

– Не беспокойся о Треворе. У нас с ним есть одна общая черта. Тревор умеет позаботиться о себе. У тебя, по-моему, своих проблем достаточно, чтобы беспокоиться о ком-то еще.

Ник посмотрел, как Джоан уходит, как ее тело движется под одеждой, как она несколько надменно покачивается на ходу, и вернулся в бар. Он понял, что его ждут крупные неприятности.

– Этот rubio[86]снова пришел, – говорит мне Панчо, жуя сэндвич с сыром, солеными огурцами и луком. Мы сидим с ним в убогой комнатушке на задах клуба, где хранится наш инвентарь для уборки. Панчо пристрастился к некоторым видам английской еды, особенно к готовой к употреблению пище, пресервам и всяким джемам, которые мажут на бутерброды. Раз он начинает находить что-то хорошее в Англии, это свидетельствует о том, что парень забывает Софи. Он рассказывает о достоинствах рыбных палочек, пирожков с мясом и почками, хрустящего картофеля с солью и уксусом, маринованных луковиц и яиц по-шотландски. Особенно Панчо нравится паста для сэндвичей – «совершенно изумительно», как сказал он однажды, что, по-моему, является некоторым преувеличением.

– Который rubio? – спрашиваю я, выбирая несколько рулонов туалетной бумаги из штабеля.

– Журналист. Сидит один в баре.

Это меня удивляет; я надеюсь, что в этот раз парень будет осторожнее, чем тогда, когда его спас старший бармен. Если он что-то здесь расследует, то закрываться в комнате с девушкой самого опасного в клубе человека – весьма опрометчиво. Хотя я готов признать, что прелестям Джоан мало кто может противиться.

Вечер влажный, и в клубе жарко. Я в последний раз прихожу сюда выметать битое стекло и окурки сигарет и вытирать липкое пиво, в последний раз я буду сегодня мыть шваброй туалеты и набивать черные мешки обломками чужих наслаждений. Панчо пока останется здесь, потому что он решил покинуть д-ра Софи и вернуться в Уругвай. Последние месяцы он старается откладывать как можно больше денег. Сегодня он приехал к дому Клаудио, чтобы забрать меня, в стареньком побитом фургоне, на котором мы ездим на работу и которым он управляет без документов, к возмущению Клаудио. «Этот хлам никогда не прошел бы техосмотр, – заявил он, презрительно ударив по колесу. – Тебя поймают». Панчо пожал плечами и усмехнулся, глядя на меня. «Ты стал большим гринго, чем сами гринго», – ответил он Клаудио. Мне будет не хватать Панчо, когда он уедет, но я пообещал, что навешу его, когда мы поедем туда с Клаудио и Эмили.

– Моя мать окажет тебе королевский прием, – сказал мне Панчо. – Она сделает большое asado[87]в благодарность за твою заботу обо мне.

– Что такое asado? – поинтересовалась Эмили.

– О, тебе очень понравится, – ответил Клаудио с озорным блеском в глазах. – В сущности, это большие куски очень нежного и очень вкусного мертвого животного, зажаренные на вертеле и обильно политые вином.

Эмили содрогнулась.

– Не волнуйся, – утешил я ее. – Мы найдем для тебя что-нибудь другое.

– Я могла бы… как у вас называются баклажаны? Berenjena[88]? Они чудесно получаются на огне. Как и сладкая кукуруза.

– Возможно, – сказал Клаудио, облизывая губы. – Но не такими вкусными, как шипящие куски мяса, хрустящие цыплята и сочные chorizos[89]в свежем хлебе. Да, папа?

– Извини, Эмили, но боюсь, что на этот раз я должен согласиться с сыном. Это у нас в генах.

– Дикие люди, – печально покачала головой Эмили. – Так когда-то говорили о торговле рабами. Через пятьдесят лет люди будут изумляться, что их предки ели мясо.

– Сильно в этом сомневаюсь, – ответил Клаудио.

Они вышли проводить нас, и Клаудио только покачал головой, глядя, как Панчо пытался завести мотор, издававший нездоровые скрипучие звуки, напоминавшие шум в легких заядлого курильщика.

Я беру туалетную бумагу и несу ее вниз. Двое охранников стоят у писсуаров, разговаривают и смеются. Они не замечают, как я вхожу в кабинку, чтобы заменить бумагу.

– Значит, сегодня они везут багаж в Эссекс? – говорит один из охранников.

– Да, этого сукина сына, который тут шпионит и прикидывается чем-то вроде журналиста. Сегодня мы захватим его с собой. Он уже нервничает. Чувствует: что-то должно произойти. Ему слегка намекнули, чтобы он помучился.

Я застываю и захожу в дальнюю кабинку, чтобы эти двое меня не заметили.

– А что он ищет?

– Не знаю. Наверно, вынюхивает, чем занимается Терри. Он еще пожалеет об этом, когда его отвезут в Эппинг.

В этот момент я случайно роняю рулон бумаги. Он выкатывается из кабинки, разворачиваясь на ходу, как в рекламе. К несчастью, он не утыкается в бархатный носик золотистого щенка, а останавливается прямо у ног одного из охранников. «Нijо de Puta»[90], – бормочу я. Они оборачиваются и смотрят на меня.

– Что, Педро, уронил? – Один из них наклоняется и поднимает рулон. Другой смотрит на меня с подозрением.

– Ты что там уши развесил?

Когда мы приехали в Англию, любимой телепередачей Клаудио была «Говорите правильно по-английски». Ему, как и многим изучавшим английский латиноамериканцам, она казалась очень смешной, и он был очень огорчен, когда ее сочли способствующей сохранению расовых стереотипов и убрали из программы. С глупой улыбкой я наклоняю набок голову: «Уши… что я с ними сделал?»

Оба гогочут, довольные. Я заметил, что англичане, когда им удается продемонстрировать свое превосходство над иностранцем, доказав, что тот не умеет разговаривать на их языке, просто бывают счастливы.

– А! Он ничего не понял. Держи свою подтирку, Педро. И больше тут не вертись, а то получишь взбучку. Comprende, compadre?[91]

Охранник беззлобно хлопает меня по голове туалетной бумагой и всовывает рулон мне в руки. Я невольно испытываю короткий приступ гнева, когда этот жалкий представитель английского люмпен-пролетариата обращается со мной как со слугой. Охранники застегивают молнии на брюках и выходят из туалета.