Еще никогда так не приветствовали старых рыбаков. Но и наша лодочка была не пустая: в ней нашлась дюжина омаров, две дюжины крабов и три дюжины всякой прочей рыбы. Благородным господам было все равно, как выглядим мы сами и наш нэвог, но зато им было очень интересно все, что у нас на борту.

До тех пор пока мы не обнаружили эти великолепные корабли, я думал, что все мои путешествия в этой жизни никогда не заведут меня дальше Лимерика. Что касается Янки, не думаю, что ему было хоть сколько-нибудь интересно, потому что он-то в своей жизни повидал немало разных мест. Хотя потом он часто говорил мне, что никогда, ни на море, ни на суше, ни здесь, ни там, не видывал зрелища красивей. (Ну, довольно с меня, пожалуй, этой болтовни, а то мне придется слишком много писать, чтобы пересказать все, что он там мне про это наговорил).

Один из чужаков спустил ведро, чтобы поднять себе омара. Взглянув на ведро, я подумал, что никогда не положил бы в такое омара, разве что ценою в пять фунтов – настолько оно было гладкое и блестящее. Вскоре он опять спустил вниз то же самое ведро, чтобы взять краба. И еще раз, чтобы набрать какой-то грязной, уже подгнившей рыбы, которая лежала на дне нэвога.

Так вот. Как только он набрал себе всего, что было в нашей маленькой лодчонке, совсем скоро он спустил вниз то же самое ведро – и, клянусь, я подумал, что там был кусок хлеба, потому что просто не видел, что бы еще это могло быть. Но я ошибся, потому что, едва взяв ведро в руку и заглянув внутрь, увидел, что это деньги. Человек, спустивший ведро, заговорил на прекрасном английском языке:

– You have a shilling there for every trout you send up[120], – сказал он.

Наш благородный господин снова дернул ведро наверх, и мне не пришлось долго ждать, как я увидел его снова, наполненным до краев. Теперь ведро спускала женщина, которая выглядела благороднее всех на борту, а черты ее лица и весь облик были прекрасней, чем у людей на обоих кораблях вместе взятых. В этот раз, я бы сказал, от ведра было ничуть не меньше пользы, чем когда там лежали деньги. Оно было полно самой разнообразной снеди и закусок, для многих из которых я даже не подберу названия. Опустошив ведро на корме лодки, я снял с головы шапку и встал на одно колено, выражая ей этим благодарность.

В то время мы были примерно в миле от земли; отлив увлекал лодку за собой, но, в то же время, день был изумительный, и наша лодочка плыла обратно, полная самых разных лакомств. Если мы что и отдали, то все это не стоило и булавочной головки в сравнении с тем, что мы получили взамен. Вскоре с нами заговорил еще один человек, и у него тоже было ведро (пусть не настолько вычурное, но все, что в нем лежало, оказалось великолепным). Оно было наполнено беконом, и тогда я подумал – не погрешу против истины, – что благородные люди, верно, стараются дать нам всего вдоволь, чтобы нам больше никогда в жизни не нужно было выходить в море.

После всего, что они передали, нам не хватало разве что глоточка чего-нибудь крепкого, но его и в помине не было. Минутой позже этот человек отошел подальше на палубу и крикнул нам передать ему пустую бутылку, которая валялась у нас в нэвоге. Я выполнил просьбу, и через миг он вернулся с бутылкой, полной чистой воды, и спросил снова, нет ли у нас в лодке еще бутылки. Но ее не было. Он снова отошел, некоторое время не возвращался, но затем пришел с необычной бутылкой, полной какого-то напитка – это был ром или бренди. Бутылка была непочатой, и в ней помещалось примерно шесть стаканов. Он протянул ее нам сверху и предупредил разбавлять содержимое маленькой бутылки водой из большой, потому как то, что в ней налито, должно быть, очень крепкое.

В конце концов мы попрощались и пожелали друг другу всего хорошего, а в это время наша лодка была уже в полутора милях от берега, что было не так уж и далеко, поскольку день был погожий и совершенно безветренный.

Вскоре после того как мы расстались, мне захотелось попробовать, что у меня в бутылке. С виду оно походило на виски, но Пади посоветовал сначала подойти к земле, прежде чем я возьмусь это пробовать, а потом у меня будет сколько угодно времени. И тут он оказался прав больше, чем когда бы то ни было. Я сказал ему, что в самом деле только попробую немножко, чтобы узнать, на что же оно похоже. Я рассудил, что, если только это не отрава, мне ничего не угрожает. Но, как и во всех других случаях, грешнику не полагается делать то, что нравится.

У нас была маленькая деревянная кружка, которой мы вычерпывали воду из лодки. Это был мой крестильный сосуд. Я налил примерно ложку из маленькой бутылки, около стакана воды из другой и смешал их вместе. Это вовсе не походило на яд. Можно было подумать, что такое не нанесет вреда и годовалому ребенку. Янки все время пытался запретить мне трогать это, пока мы не достигнем земли, а теперь он сказал:

– Раз уж ты начал, что теперь толку сидеть без толку.

– Присмотрись к реке, прежде чем нарвешься на пороги, – ответил я ему.

И это были мои последние слова. Больше – часа два – я не говорил ничего. За это время мы сократили расстояние примерно на милю. И нам оставалось еще полмили, как вдруг, в довершение всего худшего, налетел порыв ветра, свирепый и яростный шквал. Я заметил его, прежде чем отхлебнул это зелье; но, увы, в последний миг мне страшно захотелось сделать глоток побольше, чтобы эликсир придал мне бодрости и помог проскочить через этот лютый ветер, который уже разгулялся не на шутку.

Так или иначе, зелье пролилось в мой желудок. Мгновение спустя, как рассказывал мне потом Пади, я встал – и рухнул на корму нэвога. Бедняга подумал, что я упал замертво, потому что решил, будто в той бутылке была отрава, которую благородные люди мне дали по ошибке – а такое, конечно, тоже нередко случалось. Моему несчастному брату пришлось напрячь остаток своих сил и рвать все жилы в попытках достичь земли. Когда Пади добрался до берега, он сам чуть не испустил дух. Он едва успел найти нам укрытие в небольшой бухте, и только он это сделал, как я очнулся от своего тяжкого забытья целым и невредимым и чувствовал себя молодцом.

– Вот это да, – сказал Янки. – Хорошо же ты уснул, вряд ли у кого-то получалось лучше. Ну, в общем, неважно, главное, что ты заснул не смертным сном. Я-то думал, что ты уже покойник, – сказал он. – Лучше тебе, пожалуй, выпить еще капельку.

Но я понял, что все это он говорит в шутку. Шторм еще бушевал, не стихая; в то же время мы были под защитой земли и, конечно, не остались без еды и питья: того, что имелось в лодке, нам бы хватило на месяц. Хоть мы оказались где-то рядом с Бегнишем, а это не так уж далеко от дома, и хоть между ним и Большим Бласкетом всего миля морского пути, мы и не помышляли о том, чтобы покинуть наше укрытие. Потом ветер вроде бы стал затихать, и Пади сказал:

– Пожалуй, у нас получится вынуть ловушки. Эти камни защитят нас от ветра.

У меня не нашлось никакого желания этим заниматься, но Пади был такой человек, что ему нравилось добиваться результата и все делать по собственной мерке, и если ты встанешь у него на пути, то после этого потом три дня не надо ждать ничего хорошего. Мы принялись за дело именно так, как он задумал, при этом ему же и выпало больше всего трудов, потому что он греб, а я только вытягивал ловушки. Не успели мы доделать и эту работу, как шквал налетел снова. В ловушках у нас была дюжина омаров, а это значило дюжину шиллингов, потому что тогда они шли по шиллингу штука – и большие, и мелкие.