«Не хочу… не хочу… не хочу… Пусть время повернется вспять, пусть что-то пойдет по-другому, пусть все это не закончится в этой комнате. Вселенная, помоги мне. Помогите, кто-нибудь…»

Дрейк тем временем включил машину – по экранам поплыли графики и числа, замерцали на панели кнопки, излучатели по периметру начали разгораться, посылая в пространство невидимые волны, концентрировавшиеся в самом центре площадки.

– Не хочу…

Я дрожала.

Дрейк повернулся и посмотрел на меня долгим тяжелым взглядом.

– Не хочешь проводить последний эксперимент?

Пальцы взмокли, я принялась теребить их, как когда-то в школе перед сложным экзаменом. Тогда тоже было страшно, но совсем не так, как сейчас. Тогда спасало знание: провалюсь, так пересдам, жизнь не закончится. Угрюмые преподаватели, насмешки или сочувствие одноклассников – все это было временно и переживаемо, поправимо. Будет ли переживаемым сегодняшний провал? Наверное, будет… Только переживать его придется долго, болезненно и сложно.

– Нет, я…

– Мы можем все отменить, – улыбка Дрейка вышла усталой. Сколько времени он потратил, создавая этот агрегат? Ведь если создавал, значит надеялся? А если надеялся, значит и мне тоже стоило.

– Нет, не будем отменять, – на душе было неуютно, как в дождь рядом с уличным кафе под единственным оставшимся зонтиком, когда все стулья убраны за ненужностью. – Я просто боюсь.

Дрейк тоже чувствовал дискомфорт, в какой-то момент я осознала это и устыдилась. Трудно утешать другого, когда плохо самому, и, чтобы не провоцировать ненужные, тяжелые для нас обоих задержки, я попыталась внутренне собраться.

– Говори, что нужно делать.

– У нас будет только десять минут. Дольше воздействовать нельзя.

– Только десять минут?

Черт, как быстро все решится. Но уж лучше сразу в прорубь, чем совать туда сначала палец, затем ступню, потом колено и надеяться замерзнуть меньше.

Я не стала спрашивать, есть ли шанс на успех, хоть и хотелось. Результат не изменится от заданного вслух вопроса, поэтому я лишь еще раз помолилась, попросив у неба поддержки, после чего шагнула на мраморную площадку.

Было больно.

Лучи, невидимые, но оттого не менее беспощадные, жгли насквозь. Я жмурилась, сжимала зубы и терпела: десять минут, пусть все изменится в лучшую сторону. Чужеродная масса струилась сквозь меня, вызывая внутри липкое неприятное чувство. Уйти от физических ощущений, сфокусироваться на главном – вот, что мне нужно, и, стараясь не замечать нарастающую боль, я принялась думать о Дрейке. Небо, пожалуйста, пусть все получится, ведь я от всего сердца желаю этого, помоги мне! Но ноги дрожали, а лучи продолжали резать на части – сильнее и сильнее – вот уже колющая боль появилась в груди, затем в животе, в голове… Как концентрироваться на хорошем, когда так больно? Сжать зубы… еще секунда… еще секунда… когда-нибудь они закончатся… Пульсация в голове нарастала, сила покидала конечности, ровный белый свет разъедал глаза и мысли.

– Тебе больно! Черт…

Я не успела даже сориентироваться, когда лучи погасли и, вместо жара, тело резко окутал холод.

– Нет-нет… нормально…

От резкой смены ощущений губы не желали слушаться, слова звучали комкано, а голос слабо.

Дрейк решительно отключил машину и приказал:

– Сойди с периметра!

Только сейчас я поняла, что эксперимент завершен. И завершен неудачно, возможно, по моей вине. Неужели теперь?… Только не это… только не это…

– Нет! Дрейк, не выключай, давай продолжим, я потерплю!

– Нельзя терпеть! – стоя ко мне спиной, рявкнул Дрейк, после чего медленно оперся руками на панель с кнопками и опустил голову, опустошенный. – Боль – индикатор неверно текущего процесса. Такой нельзя продолжать. Сойди с периметра!

Ступая на предательски слабые конечности и цепляясь пальцами за холодные стальные столбы, я осторожно сошла с мрамора. Внутри боролось желание тут же взойти обратно и умолять о продолжении и облегчение от схлынувшей боли. Новая боль пугала. Единственная мысль о ней вызывала панический страх и неконтролируемую дрожь во всем теле.

Дрейк поднял голову, прошелся по волосам ладонями, взъерошивая их, будто одновременно решаясь на что-то.

В этот момент единственное, чего я боялась, – это увидеть его лицо. Только не отрешенность во взгляде, только не страшные слова, пожалуйста…

Он медленно повернулся и подошел ко мне. Уставший, будто разом постаревший. Еще никогда в серо-голубых глазах не было столько пустоты и безжизненности одновременно: будто человек, которого я знала, сломленный неудачей, отрекся от престола и ушел, захлопнув за собой дверь; и тот, что стоял передо мной, был лишь посыльным, готовым сообщить дурные вести.

– Нет… нет… нет… – зашептала я, вглядываясь в любимое лицо сильного некогда мужчины, – не надо…

Он стоял напротив – каменный, далекий, будто неживой.

– Это все, Бернарда.

Я хлопала глазами, как пластиковая кукла, неспособная поверить услышанному. Мой рот открывался и закрывался многократно, прежде чем смог произнести:

– Все? Нет, не может быть… Нет.

– Прости.

– Нет… Дрейк.

– Это все.

– Нет! – я закачала головой, захлебываясь горьким ядом слов, пытаясь отыскать в его глазах намек на неуверенность, лазейку, позволившую бы мне найти нужные кнопки и нажать их, изменяя значение слов. Но ее там не было. Громадная обида смешалась с недоверием: – Все? Вот так просто? Так просто, Дрейк?

Он долго стоял безмолвный, порушенный.

– Просто? – повторил горько.

– Почему ничего не получилось?! Почему должно быть так?! – теперь я кричала от нахлынувшей досады. – Ты ведь всемогущий! Почему же тогда ничего не получилось, почему, Дрейк! Ты ведь мог! Ты ведь все можешь!

Мне показалось, я ударила его наотмашь.

Голова Дрейка качнулась назад, губы сжались, он закрыл глаза. В этот момент я осознала, почувствовала глубину его боли и несправедливость собственных слов. Он делал все, что мог… Он пытался так долго и много, насколько хватало его обширных знаний. Я судорожно прикрыла рот ладонью, чувствуя, как из глаз собираются пролиться слезы. Только не надо слез… только не слезы.

Дрейк открыл глаза – и это был самый болезненный взгляд, который мне когда-либо доводилось видеть. Он принял на себя удар и согласился с обвинением.

– Видимо, я могу далеко не все, Ди, – слова, пропитанные горечью, были сказаны медленно и с расстановкой. – Потому как я не смог сделать главного… Прости, что я не стал для тебя тем, кем хотел стать.

Противные, поганые, ненавистные слезы, символизирующие слабость, все же закапали по щекам. Он не пытался их стереть, не мог, а я не знала, что сказать: слов было слишком много, и их количество обращалось в пустоту, неспособную помочь. Как едко и обидно, меня почти тошнило от собственной слабости и неспособности принять правду.