здесь обо всех, — шепчу я ей. — О том, как Айко узнала, что у ее дружка уже есть семья, и как он ее бросил, как Чийо специально забеременела, а ее мужчина отказался признать ребенка, утверждая, что он не от него, и о том, что пережила Джин, — я поворачиваю лицо к Хатсу. — Но я ничего не знаю о тебе.

Она смотрит на бамбуковые перекладины на потолке, укрывшись одеялом до самого заостренного подбородка. Ее волосы торчат во все стороны. Но она не торопится мне отвечать, моргая в тишине.

Не находя себе покоя, я стараюсь укрыть свои голые ноги.

— Сатоши, молодой человек, который сопровождал меня сюда, — мне не муж. Ты была права, подозревая это, — я сжимаю пальцы ног, мне не нравится говорить на эту тему, но я надеюсь, что она расскажет мне свою историю, если я поделюсь с ней своей. — Но я никого специально не обманывала. Просто не стала никого переубеждать, так было проще.

Так ты на самом деле не замужем? — она приподнимает голову, чтобы взглянуть мне в глаза и вздыхает. — А я почти надеялась, что это правда.

— Да нет, я замужем, — я переворачиваюсь на бок, опираясь на локоть. — Сатоши, молодой человек, которого все видели, был тем, кого мне выбрали в мужья родители. Он достойный юноша, но я уже отдала свое сердце другому, — и на моем лице появляется мягкая улыбка. — Я называю его Хаджиме , но его настоящее имя — Джимми. Джимми Ковач, он американский моряк. Сейчас он на своем корабле патрулирует Тайваньский залив. Он ничего не знает о том, где я нахожусь и что со мной случилось. Мы поженились как раз перед тем, как он отплыл.

И я рассказала ей, как моя мама дала мне выбор, как этот выбор расколол нашу семью и как я здесь оказалась.

Хатсу тоже перекатывается на бок, чтобы быть лицом ко мне и чтобы наш шепот не разносился так далеко, чтобы его кто-то мог услышать.

— Но твоя мать, она действительно пришла на твою свадьбу? Она правда была там?

— Это была поистине волшебная церемония, Хатсу, — и я рассказываю ей все в подробностях, переживая все заново в каждом произнесенном слове. О том, как сияли фонарики, словно тысяча светлячков, как красив был Хаджиме в своей белой форме, как его обещания любви поддерживают меня даже сейчас. А еще я рассказываю о нашем утре после свадьбы и как я призналась ему в том, что у нас может скоро родиться ребенок.

— Он обрадовался? — ее подбородок опустился почти в неверии.

Я же, напротив, сияю улыбкой.

— Да, очень. Хотя, — я качаю головой, — поначалу он был очень удивлен.

Мы обе смеемся.

Хатсу снова перекатывается на спину и мечтательно вздыхает.

— У твоего ребенка будет такая чудесная история о том, как он появился на свет. Полная любви, счастливого ожидания и волшебной свадьбы, — она снова вздыхает. — Как жаль, что у моего ребенка такой истории не будет.

Я облизываю губы, сомневаясь, стоит ли мне спрашивать об этом снова, но потом не выдерживаю:

— Так какова история твоего ребенка, Хатсу?

Она прикусывает губы, потом отпускает их.

— Ты слышала истории Айко и Чийо и заметила, насколько они похожи. И у Йоко тоже. Почти все эти истории одинаковы.

— Кроме истории Джин, — возражаю я.

— Да, кроме Джин, — ее лицо лишается выражения и замыкается в себе. — И моей.

Моя рука взлетает к моим губам.

— Можно даже сказать, что Джин повезло. По крайней мере, ей пришлось вытерпеть только одного насильника.

У меня обрывается сердце. Следом за ним появляются слезы. Они сочатся сквозь кончики пальцев и стекают по щекам. Так вот почему она взяла Джин под свое крыло. Защищала ее. Опекала ее, как мать. Я не знала об этом. И не могла догадаться. Потому что не спрашивала.

— Так что, как ты понимаешь, — ее дрожащие губы сжались в такую тонкую линию, что слова с трудом проникали сквозь них, — когда мой ребенок спросит у своих приемных родителей, почему от него отказалась мать, откуда он взялся и кем были его родители, его не будет ждать волшебная история о красивой свадьбе, мерцающих огоньках и запретной любви. Они вообще ему ничего не расскажут, потому что с такой страшной историей, как у меня, мне не хочется, чтобы он ее узнал. Мне будет нечего ему дать.

— Ты дашь ему жизнь, Хатсу, — я пододвигаюсь к ней ближе и обнимаю ее, шепча сквозь слезы. — Ты дашь ему жизнь.

* * *

Хатсу сумела уснуть. С каждым вдохом она легонько похрапывает. Вот уже несколько часов я лежу, слушая ее дыхание и думая над ее словами. О том, что она сказала. И о чем умолчала.

Какая уродливая правда.

Само слово «изнасилование» уродливо, словно язык трет что-то мерзкое о зубы, туда-сюда. Но смысл этого слова еще более уродлив.

Хатсу права, мне очень повезло, что у меня добрая история. Вот почему теперь я поделюсь ею с Хатсу. Пусть и она оставит своему ребенку историю о любви и волшебной свадьбе.

Я переворачиваюсь на другой бок и смотрю на стену, думая о своем муже. Муже. Мои пальцы слегка постукивают по животу, передавая внутрь легкие, как касания перышка, толчки. И мне кажется, что внутри что-то на них отзывается. Так легко, что если бы я не лежала совершенно неподвижно, то могла бы этого и не заметить. Хаджиме этого не видит. А я не вижу его. Я постоянно думаю о нем. Все ли у него в порядке? Думает ли он обо мне? Старается ли вернуться?

Я потягиваюсь и лениво зеваю, стараясь не дать сонным глазам сомкнуться. Повернувшись, я нахожу Хатсу проснувшейся и одними глазами спрашивающей у меня: «Пора?» Я моргаю, поднимаю глаза и прислушиваюсь в поисках ответа на вопрос.

Как быстро стучит мое сердце.

Тихо жужжат обогреватели, и время от времени слышен тихий стук, словно маленькие камушки падают на проржавевшую от времени крышу. Это дождь? Я делаю глубокий вдох, чтобы попробовать воздух на вкус. Он оказывается холодным и влажным, с привкусом керосина. А это значит, что Матушка Сато опять оставила фитиль слишком высоко. Мой взгляд возвращается к Хатсу, и я киваю. Дом спит.

Значит, нам пора просыпаться.