– Выходит, Басов не сообщил ей о нашей находке. Скорее всего, просто не решился.

– Я поинтересовался, чем занят фонд, на счет которого она переводит деньги, и кто такая Софья Лопаткина. Старуха схватилась за сердце, чем здорово напугала, обозвала меня шантажистом и указала на дверь. Я ушел, дабы не стать причиной сердечного приступа. Уверен, племянница сейчас у нее, а вот намерения девицы по-прежнему под вопросом.

– Почему она вдруг решила вернуться? – подумала я вслух.

– Потому что теперь она единственная наследница, – пожал плечами Бергман. – Или потому, что ее брат погиб.

– Но когда зимой погибла сестра, она сюда не спешила.

– Как знать, – вновь пожал он плечами.

– Может, она ждет, что папаша вот-вот скончается? – хмыкнул Дима.

– Ему так плохо? – нахмурилась я.

– Завтра увидим, – ответил Максимильян.

К Басову мы отправились утром. Бергман настоял, чтобы я пошла с ним. Геннадий Львович занимал отдельную палату. Максимильян постучал, мы услышали резкое «да» и поспешили войти. Воображение рисовало убитого горем старика, лежащего на больничной койке и опутанного трубками. Но умирающим Басов не выглядел. Лицо бледное и помятое, в левом глазу лопнул кровеносный сосуд и глаз налился кровью, в остальном никаких особых изменений. Он сидел в кресле и смотрел в окно, одет был в брюки и рубашку, на ногах ботинки – в общем, совсем не по-больничному.

– А, это вы, – сказал устало, увидев нас.

– Как себя чувствуете, Геннадий Львович? – спросил Максимильян, огляделся, нашел стул, придвинул его ко мне, а сам остался стоять, сунув руки в карманы брюк.

– Как, по-вашему, я могу себя чувствовать? – усмехнулся Басов. – Выписываюсь. Надо заниматься похоронами, сейчас это самое главное.

– Я думал, самое главное – найти убийцу вашего сына.

– Это поможет мне его вернуть? – спросил Басов и головой покачал. – Думайте что угодно, но мне безразлично, найдут этих подонков или нет.

– Мы считаем, речь идет о серийном маньяке.

– Вот только этого мне еще не хватало. Я устал, – сказал он обреченно. – Слишком много потерь. У каждого есть запас прочности, у меня он исчерпан. Я прошу вас прекратить расследование. В ближайшее время я ничего не хочу слышать об убийствах… Разумеется, я заплачу. Сколько скажете.

– Тамара Львовна тоже отказалась от наших услуг, – разглядывая носки своих ботинок, в задумчивости сообщил Максимильян.

– Я никак не влиял на ее решение.

– Не сомневаюсь. Что ж, желаю вам поскорее обрести силы. Духовные и телесные. И позвольте напомнить: у вас еще есть человек, ради которого стоит жить.

– Вы имеете в виду мою сестру? – нахмурился Басов.

– Я имею в виду вашу старшую дочь.

Геннадий Львович глубоко вздохнул, закрыв глаза, а потом сказал едва слышно:

– По-видимому, я должен объясниться.

– Нет-нет, – поднял руку Бергман. – Нам вы ничего не должны. А если у нас возникнет желание, мы все узнаем сами.

– Не надо ничего узнавать, – мгновенно посуровел Басов. – У каждой семьи есть тайны, которых больно касаться. Моя дочь сбежала из дома, не оставив даже записки. Учитывая, что не задолго до этого пропала ее подруга… Мы решили, она стала жертвой преступника. Не буду рассказывать, что пережила моя семья… а потом дочь вдруг объявилась. Все это время она бродяжничала и угодила, в конце концов, в полицию. Документов при ней не было, она позвонила, я отправился ее выручать. Дочь так изменилась, что я едва узнал ее. С полицейскими вопрос я, конечно, решил, но уезжать со мной она наотрез отказалась.

– Почему она сбежала из дома? – спросил Максимильян.

– Для меня это до сих пор загадка. Хорошая, добрая девочка… Музыкой занималась. С ней не было никаких проблем. И вдруг в нее точно бес вселился. Она влюбилась в десятом классе, а моя покойная жена запрещала ей встречаться с этим мальчиком. Он из неблагополучной семьи, мы боялись, что он окажет дурное влияние… Возможно, поэтому. Тогда, в полиции, мне вдруг стало ясно: она ненавидит всех нас, и я… я согласился с ее решением: пусть живет одна. Каюсь, я сохранил это в тайне. Грех гордыни. Пусть считают мою дочь погибшей, это лучше, чем все узнают, что она наркоманка и болтается где-то в компании с такими же отбросами.

– Фальшивыми документами вы ее снабдили?

– Обошлась без меня. Думаю, она их попросту украла. Как вы ее нашли?

– Это наша работа.

– С ней все в порядке?

– Надеюсь.

– Что это значит, вы виделись или нет?

– Мы узнали, где она находится, совсем недавно.

– А где она сейчас?

– Хотите, чтобы мы это выяснили?

– Нет, – помедлив, ответил Басов. – Я хочу, чтобы вы оставили мою дочь в покое. И всю мою семью тоже. Никаких расследований.

– Как прикажете, – ответил Бергман и театрально поклонился. – Всего доброго.

Он шагнул к двери, повернулся и спросил с улыбкой, которая так не вязалась с вопросом, который он задал:

– Чего вы боитесь?

Лицо Басова вытянулось и побледнело. Он с трудом втянул воздух, а потом спросил:

– У вас есть дети?

– Бог миловал.

– Тогда вы не поймете.

– Что скажешь? – спускаясь по лестнице, спросил Максимильян.

– Он не лгал, во всяком случае, я этого не почувствовала, но однозначно чего-то недоговаривал. А еще очень напуган, но это ты и без меня понял.

– Чего он так боится? – через полчаса задал нам вопрос Дима, когда мы вернулись и обнаружили его в магазине, пьющим чай в компании Василия Кузьмича. – Вдруг узнать, что дочь причастна к убийству своего брата?

– А такое возможно? – выразил удивление Максимильян.

– Еще как. Личности, что гнались за нами в Решетове, вполне могут быть ее дружками. Как знать, кого она подцепила в годы странствий?

– Егора у нас вроде бы убил маньяк? – напомнила я.

– С маньяками тоже не все ясно. Один раз на одного такого уже повесили убийство старшей дочери, а она оказалась жива-здорова. Может, и очередной маньяк – липа?

– А убитые девушки?

– Этому тоже есть объяснение. Только я его пока не знаю, – Дима засмеялся, тут звякнул дверной колокольчик и в магазин вошел Вадим.

Уже по тому, как он двигался, становилось ясно: сегодня удача у него в спутницах, а еще я подумала: он красивый мужчина. Уверенный, решительный, не знающий сомнений, настоящий Воин.

– Чаи гоняете? – спросил он весело, отобрал у меня чашку, сделал два глотка и назад вернул. – Гадость, я думал, втихаря коньяк хлещете. Кстати, очень бы не помешало. Подвинься, счастье мое, – попросил он, устраиваясь рядом на потертом диване.