— Добро бы кто путный приказал. Я подчиняюсь только старшему по команде.

— Вот я тебе и приказываю: стоять на часах, а о венике забудь. — Старший, казалось, улыбался, попыхивая трубочкой, потом сплюнул в воду, сел на лавку. Прямо над Алешиной головой застыли непомерно большие подошвы его сапог.

Второй тоже сел, и солдаты пошли беседовать на самые разные темы: мол, поясницу ломит к дождю, вода на острове солоновата, а Харитон, негодник, еще похлебку пересаливает. Время от времени они опять касались «злоумышленников», которые должны с моря осуществить нападение на мызу. Охране надлежало заманить разбойников на мызу, связать и доложить по начальству. Какому начальству, кто приказал — об этом говорено не было, но у Алексея возникла твердая уверенность, что это не просто игра в бдительность. Караул предупрежден кем-то, кто вроде бы и приказывать не имеет прав, но кому тем не менее не подчиниться нельзя. Вывод напрашивался сам собой — граф Антон устроил им ловушку. Но зачем?

Ожидая, пока солдаты наговорятся и уйдут в калитку, Алексей порядком продрог, а мысль о том, что в лодке он будет сидеть в мокрых портах, приводила его в бешенство. Вплавь он добрался до тропочки, у глазка в заборе остановился, надеясь опять увидеть Никиту, но зарешеченное окно закрыли тяжелой ставней. Около бывшего маяка заросли белых цветов подходили к забору куда ближе, чем в прочих местах. Именно здесь Алексей и вполз в заросли зонтичных.

Настороженный Адриан сидел за кустом с пистолетом в руке и при виде барина вздохнул с облегчением. Оказалось, что Алексей отсутствовал целых два часа, путешествуя вдоль забора, он потерял представление о времени. Без всяких приключений они добрались до лодки и к десяти часам вечера уже были дома.

Наскоро поужинав, Алексей отправился к себе в «каюту», как называлась в доме рабочая его комнатка с картами на стенах, глобусами, барометром, готовальнями и «прочими ноктурналами»[7]. Здесь он сел за стол и принялся рисовать план Каменного Носа и всего, что ухватил его взгляд. На отдельном листе, вспомнив рассказ графа, он начертил предполагаемый план двора и самого дома.

Утром с рулоном бумаг под мышкой Алексей, моля Бога, чтобы друг был дома, направился к Саше. Ему долго пришлось дергать веревку колокольчика, прежде чем за дверью раздался недовольный голос лакея:

— Александр Федорович не принимают!

— Прохор, отопри, это я!

Загремели засовы, Алешу пустили в дом. Озабоченный лакей шепотом сообщил, что господа приехали ночью, были они в большой печали и зело раздражительны. Теперь же барыня почивают, а Александр Федорович хоть и встали, но кофию, однако, не кушали, ругаются…

— Ну так мы вместе кофе попьем, — уверенно сказал Алеша и, отстранив слугу, направился к лестнице.

Алеша так давно ждал этой встречи, столь сильно распирали его удивительные новости, планы его были настолько грандиозны, что ему просто не пришло в голову спросить у Саши, почему он вернулся из Петергофа вместе с Анастасией и чем вызвано их плохое настроение. Однако спроси он, вряд ли получил бы вразумительный ответ. Саша отнюдь не был расположен сейчас беседовать о своих семейных делах.

Поздоровавшись, Алеша сразу приступил к рассказу. Имя графа Антона заставило Сашу еще больше нахмуриться. Слово «врет!» было единственным комментарием, коим снабдил он сообщение о месте заключения Никиты. Алексей счастливо рассмеялся и стал подробно рассказывать, что и его мучили подобные подозрения, потом не выдержал, развернул рулон, ткнул пальцем в план мызы и сказал: «Я сам его здесь видел!» Далее пошло подробное объяснение нарисованного. Помимо плана местности, мызы, причала, башни и прочего, карта была украшена стрелками, кружочками, крестами, то есть до краев наполнена стратегической мыслью создателя.

Саша мрачно дослушал рассказ до конца, и когда Алеша наконец перевел дух и, схватив чашку, жадно стал пить кофе, он спросил угрюмо:

— Ты собираешься нападать на мызу в две шпаги?

— Почему в две? В три… Главное — проникнуть на мызу, а там уж Никита за себя постоит. Ты бы видел, какие у него глаза! Знаешь, такой взгляд… стоячий. Ну как стоячая вода в пруду — без движения, без выражения.

— Я сейчас сам как стоячая вода в гнилом омуте.

— Да будет тебе, Саш… Какой-то омут выдумал. Ты меня послушай! Еще есть Гаврила. Уж чем-чем, а дубиной он работать умеет. И еще Адриан…

— Ну хорошо, напали… Ты отсюда, мы оттуда. А дальше? Мы должны будем перебить всех солдат! Если хоть один из них останется жив, он даст показания. Через час нас всех опознают и упекут в крепость.

— Ну, положим, не через час… И потом, как они нас опознают, если вы будете в масках. Вы — разбойники, а я пьяный рыбак в бороде до глаз. — Алеша с новыми подробностями и еще большим воодушевлением повторил свой проект, пририсовал еще стрелки: — Вот здесь карета будет стоять, вот здесь я в лодке плыву…

Он говорил до тех пор, пока Саша недоверчиво не бросил:

— Погоди, не тарахти. Дай подумать… В этом что-то есть…

— А я что говорю? — радостно отозвался Алеша.

— Глупости ты говоришь, — бурчал Саша, рассматривая нарисованный Алешей план. — Бестужевым ни отцу, а тем более сыну верить нельзя. Вторую лодку вот сюда надо поставить. Здесь бежать ближе.

— Нет, там голое место, мы как на ладони, — азартно, с блеском в глазах сказал Алеша. — А здесь гряда камней, за нее лодка и спрячется.

— И когда ты намерен это осуществить?

— Надо торопиться. Иди к Лестоку, узнай про корабль. Если дело на мази, то хоть завтра в плавание. В противном случае Никиту спрячем где-нибудь. Но к лейб-медику надо идти немедленно.

— Это я и сам знаю, — грустно кивнул головой Саша. — Лекарь нам необходим, но толковый. Анастасия заболела. По всем признакам — нервная горячка.

Лесток сидел за столом в своем кабинете. Перед ним лежала маленькая записка оскорбительного характера. Стоило опустить палец, и бумага опять свертывалась в трубочку, восклицательный знак в конце фразы торчал, как воткнутый в стол кинжал. «Прощайте, граф! Я ждал от вас большей ловкости в политической игре!» Почерк четкий, уверенный, видно, писал Сакромозо не впопыхах. Более того, в целях безопасности было куда разумнее вообще не посылать никаких записок, уехал и уехал, но мальтийский рыцарь не отказал себе в удовольствии послать с нарочным пощечину.

Передавший записку мужчина был неприметен, как булыжник, как пыльный придорожный куст, во всяком случае Шавюзо, а именно ему на улице была вручена записка, уместившаяся между пальцев, не мог потом вспомнить ни одной приметы этого нарочного. «Простите, сударь, — придержал он Шавюзо за рукав, — мне велено передать, что рыцарь Сакромозо оставил Россию. Дайте вашу руку…» И исчез, вопросы задавать было некому.