— Дался тебе этот Белов! Что ты о нем забыть не можешь?

— Но ведь это он нашел труп во дворце?

— Гольденберг мертв, забудь о нем.

— Я уж забыл. Я не о Гольденберге толкую, а о Белове. Этот каналья сделал меня посмешищем всего Петербурга.

— Ты сам себя сделал, — бубнил Бурин. — Пить надо меньше!

— Ты в этом не понимаешь ничего, а потому помолчи. Когда дуэль была, я ж на ногах не стоял. Как можно стрелять в бесчувственного человека?

— Так он и стрелял в воздух. Зачем ты руку-то вскинул? Пулю словить?

— Нет, ты меня послушай, — жарко задышал граф Антон в ухо собутыльнику. — Сейчас Белов сам словит пулю. Ты послушай… Стоит мне только ему сказать, что на нашей мызе томится князь Оленев… Это же капкан!

— Не такой Белов дурак, чтобы поверить тебе на слово.

— А спорим, поверит! Бьюсь об заклад, не только поверит, но и нападение на мызу организует. А я папеньку-то и предупрежу… И угодит он, милок, под пулю или в крепость.

Бурин мрачно и недоверчиво смотрел на графа Антона, а тот вдруг скривил капризно губы и добавил:

— А может, и не предупрежу…

Саша не вернулся из Петергофа и на следующий день, в пятницу. Наступила суббота, которая, по сообщению молодого Бестужева, была на Каменном Носу банной, и Алеша на свой страх и риск решил действовать самостоятельно. О нападении на мызу, разумеется, не могло быть и речи, к подобному предприятию следует готовиться долго и тщательно. Алеша думал только о рекогносцировке, ознакомлении с местностью. И вообще необходимо убедиться, стоит ли на Каменном острову мыза и что она из себя представляет.

Граф Антон говорил, что вокруг болото, забор неприступен, а на старом маяке всегда кто-то торчит для наблюдения за местностью. Последнее было особо нежелательным, в начале июня и в полночь светло, как днем. Оставалось надеяться на дождь. При пасмурной погоде ночью если не темно, то уж сумраком это время суток определенно можно назвать, а в сумерки все собаки серы. Но ничто, как на грех, не предвещало дождя.

А почему, собственно, ночью он должен наведаться на Каменный Нос? Почему не днем? Он любитель охоты, без рябчиков и куропаток жить не может. Кто сказал, что на Каменном острове нельзя охотиться? Запрещающей таблички там наверняка нет. Если поймают, скажет, что заблудился в островах. В крайнем случае — поколотят. Но лучше до этого крайнего не доводить, дворня Бестужева знает о своей полной безнаказанности и так может отделать человека, что и не встанешь после побоев. Но, помнится, граф Антон не про дворню толковал, а про военный караул. Это еще хуже…

В конце концов Алеша остановился на следующем варианте: он берет с собой Адриана, и они плывут на Каменный Нос вечером к предполагаемому банному времени, на всякий случай возьмут с собой не только ружье, но и пистолеты, а там видно будет. Такой у него был стратегический план.

Осталось только заморочить голову Софье, чтобы у нее не было никаких подозрений по поводу этой поездки. Намедни, когда Алеша явился домой в три часа ночи, Софья лежала в уголке супружеской кровати, в изголовье горела свеча. При появлении мужа она не повернула к нему лицо, не сказала ни слова, а только дунула на свечу и затаилась в темноте.

По дороге домой он твердо решил, что не будет рассказывать Софье о встрече с молодым Бестужевым, дабы не волновать попусту. Но здесь все его благие намерения разом соскочили с оси.

— Софья, я знаю, где прячут Никиту, — сказал он в темноту.

Она сразу села, и Алеша почувствовал ее горячее дыхание у своей щеки. Они проговорили до утра. Однако он рассказал ей о беседе в карете, как бы пропуская все через сито, когда незначительные подробности проваливаются без препятствий, а главное — о карауле и предполагаемом нападении на мызу — застревает, оставаясь тайной.

Ружье и пистолеты были вынесены из дому с подобающими предосторожностями, а Софье было сообщено, что его с Адрианом срочно вызвали в Адмиралтейскую коллегию и что вернутся они поздно.

Алеша предпочел взять самую плохонькую лодчонку, дабы не привлекать к себе внимания. Итак, по фонтанной речке до устья, у Екатерингофского дворца свернуть на речку Екатерингофку, а затем протокой добраться до восточного берега Каменного острова. И Екатерингоф, и крохотный Овечий островок, на котором стоял Подзорный дворец, и Гутуев остров Алеша помнил еще с того времени, когда в первый свой приезд в Петербург прошел весь город пешком в поисках моря. За пять лет Екатерингофский дворец отреставрировали, но Елизавета не любила в нем жить, и Алеша надеялся, что места эти и по сию пору безлюдны.

Фонтанку преодолели быстро, по городу плыть одно удовольствие, ныряй себе под мосты да посматривай по сторонам развлекаясь. На повороте в Екатерингофку поднялся вдруг ветер, нешуточная волна стала бить в борт.

Ориентироваться в протоках было трудно. Кустарный остров вполне оправдал свое название, он весь зарос ивняком, ольхой и крушиной. В отдалении чернели лачуги рыбаков, висели сети, развешенные для просушки, дымился костерок. Пока все совпадало с рассказом графа Антона, помнится, он упоминал про рыбаков. Алексей плыл у самого берега, стараясь быть незаметным. На выходе из протоки обнаружилось много мелких островков, они словно плавали в воде. Попробуй определить без карты, какой здесь остров Каменный, а какой Вольный.

— Алексей Иванович, воды набежало…

— Так отчерпай. — Алексей сам сел на весла и направил лодку к обрывистому, усеянному крупными камнями и галькой берегу. Наверное, это и есть Каменный, граф говорил — все время держаться левой руки.

Лодку спрятали в густой осоке, вышли на берег, осмотрелись.

— Теперь слушай, — сказал Алексей денщику. — Ружье мы взяли для отвода глаз, если нам здесь и понадобится оружие, то это будут пистолеты.

— Кому здесь глаза-то отводить? Чайкам, что ли? — недоверчиво прищурился Адриан.

— А хоть бы и чайкам, чтоб не орали. Главное, иди за мной след в след, и полнейшая тишина.

— Понял, чай не идиот, — обиженно бросил Адриан, и они тронулись.

Кустов на острове было немного, почва, как и говорил граф, была топкой, иногда приходилось прыгать с камня на камень. Вдалеке темнело нечто, что могло быть в равной мере и мызой, и купой деревьев.

Они шли ходко, прячась за валуны и редкие кустарники, скоро стало явственно видно, что дерево там одно, а все остальное — забор и торчащее нечто, что могло быть башней.

Граф говорил, что мыза представляет из себя пристройку к старому маяку, который давно потерял свою функцию. На верхней площадке, где когда-то зажигали фонарь, глухой Харитон устроил себе горницу и с завидным постоянством взбирался наверх по винтовой лестнице, дабы обрести одиночество и помолиться. С маяка отлично просматривались луг, гряда камней, причал и море, то есть все подступы к мызе.