Она почти забылась. Генри помнил лишь кусочек припева, а сам мотив изгладился из памяти. И все же Генри не смог забыть ее совсем, как не смог забыть и Кейко. Он обещал ей ждать всю жизнь. Каждое лето он вспоминал ее, но никогда ни с кем о ней не говорил, даже с Этель. И уж тем более с Марти. Каждый год, когда сын просился на ярмарку в Пуйяллап, Генри отвечал отказом, и причина для этого была горька и печальна. Генри ни с кем ее не обсуждал, разве что с Шелдоном — изредка, когда друг сам заводил об этом речь. Скоро не станет и Шелдона. Еще одного бывшего обитателя небольшой общины Сиэтла, ныне всеми забытой. Словно призраки посещают пустырь на месте давно разрушенного дома.

Вернувшись к себе, утомленный ходьбой по грязным, замусоренным улицам, Генри повесил пиджак, выпил на кухне стакан чая и заглянул в спальню, когда-то общую с Этель.

И застыл в дверях: на кровати лежал его парадный костюм. Как тогда, много лет назад. Черные кожаные туфли, начищенные до блеска, стояли на полу, рядом со старым чемоданом. Генри на миг почудилось, будто ему снова пятнадцать и он в родительской квартирке на Кантонском бульваре. Как тогда, он смотрел на атрибуты путешественника, чей путь лежит в незнакомые края, в неизведанное будущее.

Волосы на затылке зашевелились. Генри осторожно подошел к кровати и увидел, что из нагрудного кармана что-то торчит — еще один призрак из прошлого, конверт с билетами. Он сел на край кровати, медленно вытащил конверт, открыл. Внутри был билет до Нью-Йорка и обратно. Хорошо хоть не до Кантона, но тоже путь неблизкий. В Нью-Йорке он никогда не бывал.

— Уже нашел мой маленький сюрприз? — В дверях стоял Марти, держа в руках отцовскую шляпу, ту самую, с потертыми полями.

— Другие дети сдают пожилых родителей в дома престарелых, а ты меня отправляешь на другой конец страны.

— Куда дальше! Я отправляю тебя в прошлое! Генри смотрел на костюм и вспоминал. Лишь один человек из тех, кого он знал, мечтал уехать в Нью-Йорк. И этот человек исчез много лет назад. В другой жизни.

— В прошлое?

— На поиски утраченного. На поиски того, что ты упустил. Я горжусь тобой, пап. И спасибо тебе за все, особенно за заботу о маме. Ты дал мне все, что мог, теперь мой черед сделать тебе подарок.

Генри взглянул на билеты.

— Я нашел ее, пап. Знаю, ты всегда был верен маме и сам бы никогда на такое не пошел. И я взял это на себя. Собирай чемодан. Я тебя подброшу до аэропорта — ты летишь в Нью-Йорк…

— Когда? — спросил Генри.

— Сегодня. Завтра. Когда угодно. Дата открытая. Ты куда-то еще торопишься?

Генри выудил из кармана потускневшие серебряные часы. Они отставали, их надо было без конца подводить. Генри поднял крышку часов, тяжело вздохнул и снова закрыл.

В прошлый раз, увидев перед собой костюм, парадные туфли и билеты, Генри не мог поехать.

В этот раз он не мог остаться.

Генри понимал, что Шелдону осталось совсем недолго. С поездкой в Нью-Йорк на поиски Кейко придется повременить. Он ждал сорок лет, подождет и еще немного.

В Хертстон-Инн поначалу не иссякал поток посетителей — родных, друзей, бывших коллег-музыкантов. Приходили даже поклонники, знавшие, что Шелдон — это страница в истории сиэтлского джаза.

Но теперь все, кто хотел, уже попрощались. Осталась только семья и священник из церкви Шелдона, старавшийся утешить его родных.

— Как он? — спросил Генри у Минни, седой женщины десятью годами моложе Шелдона.

Она обняла Генри, потом отстранилась, но продолжала держать его за руки. Глаза в окружении морщинок были красные, опухшие, лицо мокрое от слез.

— Осталось недолго. Все это знают. Я знаю. Мы ко всему готовы. Главное, чтобы он отошел с миром и уже не страдал.

У Генри вдруг задрожали губы. Он стиснул зубы, выпрямился, не желая еще и слезами растравлять горе Минни.

— Так это вы? Я про музыку. Про пластинку.

Генри готов был провалиться сквозь землю.

Пропажа все-таки обнаружилась. Генри крепче зажал пластинку под мышкой — он принес ее под плащом, чтобы не замочить под мелким сиэтлским дождиком.

— Я… я все объясню…

— Не нужно объяснять. Генри. То есть… — Минни подыскивала слова, — это удивительно, это же чудо, чудо. Вот, слышите? Настоящее чудо.

И впервые за сорок лет Генри услышал ее. Из палаты Шелдона лилась забытая мелодия — та самая, из клуба «Черный лось». Мелодия Оскара Холдена, посвященная им с Кейко. Их мелодия — но и Шелдона тоже. Те самые звуки.

Генри зашел в палату. Там стояла женщина. Если бы не светлые волосы, он уже готов был поверить, что это Кейко. На стареньком переносном проигрывателе — много лет назад такой можно было взять напрокат в публичной библиотеке — вертелась целая и невредимая пластинка, забытая классика Оскара Холдена. «Прогулка бродячих котят», посвященная Генри и Кейко.

Шелдон лежал в беспамятстве, в пустоте между жизнью и чем-то иным, что готовила ему судьба. У его постели собрались многочисленные дети и внуки — многих Генри знал лично или по фотографиям, что с гордостью показывал Шелдон во время их встреч.

— Мне нравится дедушкина пластинка, — сказала девчушка лет шести — наверное, правнучка.

— Удивительно, Генри, — улыбнулась Саманта. — Видели бы вы, как он обрадовался, когда мы завели ее в первый раз. Как будто все годы ждал, мечтал услышать. — Глаза ее были полны слез, но сияли.

— Но… — Генри взглянул на разбитую пластинку у себя в руках. — Откуда?..

— От нее, — ответила Саманта благоговейно, как статистка о великой актрисе, что вот-вот выйдет на сцену. — Марти нашел ее, она живет на Восточном побережье, и она расспрашивала про вас, расспрашивала про всех, и про Шелдона. И едва у знала, сразу же послала пластинку. Представляете? Она хранила ее все эти годы — недаром вы верили в священный Грааль. — Саманта протянула Генри записку: — А это вам.

Генри чуть помедлил. Затем осторожно разорвал конверт. Строчки расплывались перед глазами.

Дорогой Генри!

Надеюсь, мое письмо застанет тебя здоровым, счастливым и среди добрых друзей. И надеюсь, оно застанет Шелдона — пусть его ободрит пластинка. Наша пластинка — ведь она принадлежала всем нам, верно? Но главное, нам с тобой. Никогда не забуду твое лицо на вокзале или как мы стояли под дождем по разные стороны колючей проволоки. Какой красивой мы были парой!

Будешь слушать пластинку — вспоминай о хорошем, а не о плохом. О том, что было, а не о том, что не сбылось. О наших встречах, а не о разлуке. И больше всего надеюсь, что ты вспомнишь обо мне…

Дрожащими руками Генри сложил листок, не в силах читать дальше. Он с трудом признался себе, как много значили для него находки из пыльного подвала отеля «Панама». Он боялся гнева сына, боялся предать его мать. А в итоге, как сплошь и рядом бывало у него с Марти, истолковал все превратно. Марти желал ему счастья. Для Генри Кейко затерялась во времени, а для Марти — несколько часов за компьютером, несколько телефонных звонков, и она нашлась в Нью-Йорке, живая и здоровая, через столько лет.