«Сказала же я тебе – я соображу, – объяснила мама. – Собираюсь вернуть этот сломанный завтра – с чеком от того, который купила сегодня. На этот раз они мне предложат его обменять, а я попрошу вернуть деньги. А поскольку первый был очень дешевый, я получу больше, чем те деньги, которые за него уплачены». Тут она улыбнулась так, будто отхватила тройной куш на скачках, хотя по моим прикидкам «выигрыш» получался $3.17 – до вычета стоимости четырех поездок на автобусе.

Я уже много рассказал всякого о применении и победах эластичного мышления в предпринимательстве, науке и искусствах, но не менее важны и мелкие идеи вроде вот этой, возникшей у моей мамы, какие посещают нас, пока мы справляемся с ежедневными делами. Надеюсь, мамина мантра «где хотенье, там и уменье» окажется в числе того полезного, что можно извлечь из этой книги.

Мы сталкиваемся со многими трудностями, и иногда они кажутся неодолимыми. Но человеческий мозг при должной поддержке и со временем превозмогал бесчисленные подобные неурядицы. В тот день, когда мама получила неисправный блендер, некоторая неофилия, которой наделен ее мозг, потянула ее прикинуть, какие есть возможности. Система вознаграждения подталкивала ее думать, пробовать, покуда она не изобрела способ вернуть себе деньги. Нейроны системы пассивного режима работы ее мозга породили ассоциации, а из них в конце концов возникла ловкая афера, исполнительные структуры все это время удерживали ее внимание сосредоточенным, а когнитивные фильтры не давали погрязнуть в бесчисленных безумных схемах.

Моей маме девяносто пять. Несколько лет назад на нее начал наплывать туман, он постепенно сгущается. Ей теперь трудно производить свежие идеи или изобретательные подходы. Ученые сообщают, что это происходит из-за того, что связи между нейронами рушатся, ослабевает сообщение между структурами, которым положено работать слаженно[245]. С возрастом нейронные связи у нас в мозгу редеют, равновесие сил смещается, нарушается гармония. Я пытался, сочиняя эту книгу, хоть немного показать, как эти процессы устроены. Не потому что это как-то утешит нас, когда мы сами или те, кого мы любим, начнут сдавать, а ради того, чтобы мы успели выжать из наших способностей все возможное, пока они у нас есть.

На предыдущих страницах я рассказал, как возникает эластичное мышление. Привел анкеты, позволяющие оценить и наши с вами способности, и обрисовал способы, каким можно питать эластичное мышление и преодолевать преграды на его пути. Кое-что из предложенного мною может оказаться вам полезным, что-то – нет. Применительно к человеческому уму одежек универсального размера не бывает. Я видел, как Дипак Чопра работает над книгой посреди грохота и суеты железнодорожной станции или в самолете. Физик Ричард Фейнман любил набрасывать идеи и черкать уравнения, попивая «Севен-Ап» в кабаке с полуголыми девицами в Пасадене (еще до того, как топлесс-бары уступили тапас-барам). Вместе с тем Джим Дэвис, создатель комикса о Гарфилде, рассказывал мне, что ему приходится запираться в гостиничном номере на четыре дня, чтобы устроить своему уму полный покой, необходимый для выработки очередного сюжета. Джонатан Франзен трудится один в кабинете в Университете Калифорнии, Санта-Крус, и нередко чары его вдохновения столь хрупки, что развеиваются от ароматов, какие распространяются от карри, разогреваемого в микроволновке каким-нибудь преподавателем-индийцем где-то в недрах того же коридора. Сам я не могу выполнять никакой работы воображения, если установлено время, когда мне необходимо закончить. А потому, если сажусь за работу в десять утра и знаю, что в четыре пополудни мне нужно сунуть в духовку мясной рулет, весь рабочий день у меня насмарку. Наши различия – одна из причин, почему я подчеркивал вот это понимание: только мы сами, осознанно улавливая устройство собственных действий, способны подобрать себе приемы.

Отец рассказывал мне об одном случае, произошедшем, когда он некоторое время работал надзирателем за малолетками, занятыми рабским трудом на одной немецкой оружейной фабрике во Вторую мировую. Отец сам тоже был там рабом – таким же колесиком в немецкой военной машине. Но одного немцы не знали: отец еще и был вожаком местного антинацистского подполья.

Дети, за которыми надзирал мой отец, смотрели за курами, козами и другими животными при фабрике, и я до сих пор жалею, что не спросил, с чего это при фабрике вообще держали скотину. Работников поделили на группы по тридцать человек, и каждый день ровно в пять утра моему отцу полагалось собирать малышню на холоде и устраивать перекличку. Но как-то раз, оглядев детвору, он удивился. Тридцать один человек.

Взгляд отца остановился на одном новом, но знакомом лице – мальчишке лет девяти, чьих родителей забрали и убили за несколько недель до этого. Отец подумал, что убили и мальчика, но тому, очевидно, удавалось прятаться. До того утра.

Ребенок, казалось, растерялся. Он, по всей видимости, не понимал, зачем их выстроили в ряд. Он не знал, что будут пересчитывать. Не знал он и того, что начальство не примет отчет о тридцати одном человеке в бригаде, если их должно быть тридцать.

Не успел отец договориться с пареньком, заявились гестаповцы. Один офицер пересчитал детей и обратился к отцу: «У тебя один лишний», – произнес гестаповец.

Мальчик смотрел на отца потерянно. Папа стремительно размышлял, как ему объяснить эту аномалию, но умственный ландшафт оставался гол. Лишнего ребенка могли расстрелять на месте. Могли расстрелять и отца. Или вообще их всех. С гестапо жди чего угодно. Офицер глазел на отца. Текли секунды, на ум отцу ничего не шло. Жизни детей зависели сейчас от его воображения, а папа их подводил.

И тут ребенок-беглец сделал шаг из строя. «Я болел в прошлом месяце. В лазарете». Он еще некоторое время гладко плел небылицы, пока офицер не раздражился и не прервал его. Сделал себе пометку в планшете. Сказал отцу: «Теперь у тебя тридцать один», – и ушел.

Отец рассказал мне эту историю через тридцать лет после того, как она случилась. Но глаза у него все равно наполнились слезами. «Тот мальчонка, совсем малыш, а вел себя, как взрослый. Думал шустро. Выдумал байку, чисто Башевис-Зингер или Маламуд», – сказал отец, поставив этот подвиг воображения в один ряд с творениями двух великих еврейских писателей. Через некоторое время всех на той фабрике, в том числе и моего отца, отправили в концлагерь. Отец не знал, уцелел ли тот мальчик в лагере, но благодаря силе своего эластичного мышления тот день он пережил точно.

Люди нередко рассказывают о всевозможных отличиях человека от других биологических видов. Убийство себе подобных к таким отличиям не относится. Это свойственно многим агрессивным биологическим видам – например, волкам и шимпанзе[246]. Но убийства среди людей отличаются от тех, что происходят среди других животных. Мы – единственный вид, у которого потенциальная жертва способна сочинить историю ради собственного спасения. У этой особенности два следствия, оба возможны благодаря нашей способности жить в воображении. Во-первых, мы умеем сочинять истории, а во-вторых мы легко в них верим.