Юджиния ждала его внизу.

— Мы совершили ошибку, поддавшись на уговоры дядюшки, — заявил Синклер. — С лошадьми я по крайней мере умею управляться, а с баркой — нет.

— Вспомни, какое недовольство вызывало у тебя путешествие в карете!

— Мы могли бы воспользоваться экипажем дяди.

— Не сомневайся, мы найдем твою сестру и Терри, — промолвила Юджиния, чувствуя, что ей надо как-то подбодрить Синклера, который совсем скис.

Но Синклер не слушал ее. Он смотрел на сделанный карандашом набросок, который висел на стене. Как будто не веря своим глазам, Синклер подошел ближе, а затем, пробормотав проклятие, резко повернулся, схватил Юджинию за руку и потащил к ведущей на палубу лестнице.

— В чем дело? — всполошилась Юджиния, пытаясь обернуться. — Синклер, что ты делаешь?

— Мы не можем здесь оставаться.

— Что ты такое говоришь? Прекрати!

Юджиния взглянула ему в глаза и увидела в них выражение страха. Это поразило ее до такой степени, что она вырвала у него свою руку и подбежала к вставленному в рамку рисунку.

— Умоляю тебя, Юджиния, не надо! — в отчаянии крикнул он, но было уже поздно.

На рисунке была изображена обнаженная женщина, стоявшая у открытого окна. Ее распущенные кудрявые волосы тяжелой волной ниспадали до бедер. Юджиния не была ханжой, и рисунок не показался ей нескромный. Он был чувственным. Женщина смотрела в окно на кого-то или на что-то, приковавшее к себе ее внимание. Юджиния решила, что по ту сторону окна стоит ее любовник.

Синклер подошел к Юджинии и встал за ее спиной. Он ждал, что она скажет, затаив дыхание.

— Так в чем же дело, Синклер? — спросила она.

И тут Юджиния вспомнила слова Роберта о том, что Синклер когда-то мечтал стать художником и занимался живописью. Она стала искать глазами внизу под рисунком подпись автора и нашла ее: «С. Сент-Джон».

— Это ты нарисовал?

Он кивнул, внимательно следя за ее реакцией. Судя по всему, ее мнение очень много значило для него. Это было естественно. Синклер привык к критике и осуждению, которые постоянно слышал из уст матери. Но Юджиния никогда не позволила бы себе обмануть его доверие.

— Это превосходная работа, Синклер, — сказала она. — Просто превосходная!

Его напряженные плечи слегка расслабились и опустились, а на губах появилась улыбка облегчения.

— Но мне, конечно, не особенно приятно, что ты рисовал обнаженную женщину. Кто она?

— Натурщица, она позировала мне за деньги.

Юджиния снова внимательно взглянула на набросок.

— А почему ты бросил занятия живописью?

Однако Синклер не ответил на этот вопрос.

— Скажи, а ты согласилась бы позировать мне? В одежде, конечно.

В глазах Юджинии вспыхнули озорные искорки.

— В одежде неинтересно, — сказала она.

Синклер привлек ее к себе. В них одновременно вспыхнула страсть, и Синклер, посадив Юджинию на стол, стоявший в центре помещения, развел в стороны ее бедра и, расположившись между ними, стал расстегивать корсаж ее платья. У Юджинии перехватило дыхание, когда Синклер припал губами к ее обнаженной груди. Отдавшись на волю чувств, она крепче прижимала его голову к себе.

От острого желания близости у нее покалывало в промежности. Юджиния стала лихорадочно расстегивать ширинку на брюках Синклера. Достав его затвердевавший член, она начала ласкать его, а затем приставила к входу в свое лоно. Когда Синклер вошел в нее, она обвила ногами его бедра.

С палубы до них донесся голос капитана:

— Мы отплываем! Будут ли какие-нибудь распоряжения, ваша светлость?

Синклер и Юджиния взглянули друг на друга, и она закусила нижнюю губу.

— Нет, капитан! — крикнул в ответ Синклер. — Я всем доволен.

Барка качнулась и отошла от берега.

На лбу Синклера выступили капельки пота. Закрыв глаза, он делал мощные толчки, тихо постанывая. Возбуждение нарастало, и когда оно достигло своего апогея, Юджинии показалось, будто у нее сейчас остановится сердце.

Их тела обмякли, однако они не размыкали объятий.

— Почему твой дядюшка повесил здесь этот набросок? — тихо спросила Юджиния, постепенно приходя в себя.

— Он всегда восхищался им, — ответил Синклер, беря Юджинию на руки. — Дядя был единственным человеком в семье, который поддерживал меня, одобрял мои занятия рисованием и живописью. Он и сам порой брался за карандаш и кисть, но всегда заявлял, что ему не хватает таланта.

— И все же ты бросил живопись?

— Да. Правда, позже я снова вернулся к любимому занятию, но мама не одобряла этого.

— Я бы не стала возражать, если бы ты рисовал от рассвета до заката, — вырвалось у Юджинии, и она, покраснев, тут же добавила: — Впрочем, тебя вряд ли интересует мое мнение на этот счет.

Синклер положил ее на кровать и стал рыться в ящиках стола. Вскоре он извлек альбом для набросков и карандаши.

— Ты сказала, что не против попозировать мне, — промолвил он.

Юджиния смутилась.

— Даже не знаю… ведь я не умею…

— Тебе нужно лежать в одной позе — вот и все. Отклонись немного назад и укройся одеялом по пояс. О, вот так, великолепно!

Некоторое время в помещении стояла тишина, нарушаемая только царапаньем карандаша по бумаге.

— Но ты же не будешь вешать этот набросок в каюте какого-нибудь судна, правда, Синклер? — проговорила наконец Юджиния. — Это вряд ли понравилось бы моим близким.

Синклер усмехнулся:

— Этот рисунок останется в моей частной коллекции.

— Хорошо.

Они улыбнулись друг другу, и у Юджинии отлегло от сердца. Синклер стал прежним, добрым и открытым человеком, таким, какого она полюбила.

Юджиния заснула, что было неудивительно. Приключения утомили ее.

Откинувшись на спинку кресла, Синклер потянулся и, подняв руки над головой, несколько раз сжал и разжал пальцы. Рисуя Юджинию, он получал истинное наслаждение. А теперь у него была возможность полюбоваться спящей Юджинией. Волна ее волос ниспадала с края низкой кровати до пола. Одна непокорная прядка прикрывала щеку. На мягкую белую руку падал скудный свет из люка. Размеренно дыша, Юджиния спала безмятежно, как ребенок.

Синклер чувствовал себя счастливым. Он давно уже не испытывал столь глубокого умиротворения. Барка плавно скользила по воде, взор Синклера наслаждался пленительным зрелищем, воображение давало пищу его таланту. В обществе любимой женщины он дышал полной грудью. О, если бы всегда можно было так жить!

Но нет, внешний мир готов был каждую минуту ворваться в их жизнь, навести свои порядки и разлучить их.