— Вы полагаете, это бесспорное самоубийство?

— А разве вы так не считаете? — Александра Модестовна смерила Колосова настороженным взглядом.

— Вы давно знаете семью Сорокиных? — спросил он, помолчав…

— С тех пор, как познакомилась со своим мужем, как видите, он был их соседом по даче.

— Простите, а это ваш первый брак, Александра Модестовна?

— Четвертый, молодой человек, — она насмешливо улыбнулась. — Можно сказать, в течение всей жизни мы с Георгием продвигались навстречу друг другу методом проб и ошибок.

— Я помню, как ходил на выставку картин вашего мужа, когда еще в школе учился, — влез Караулов. — Понравилось мне. В Манеже выставка была, очередь километровая стояла. Ну, помните, раньше-то на Глазунова ходили, на Константина Васильева. И у мужа вашего картин много было. И ювелирные изделия по его эскизам тоже на витринах. Красота, да и только, и денег, наверное, огромных стоило! Для Алмазного фонда он делал, да?

— Не совсем, — вдова кашлянула.

— Все равно красота. Потом я в газете читал, что в Москве галерею хотели открыть его имени, ну, как у Шилова.

— Во времена, в которые мы живем, в наши грешные, жалкие времена, молодой человек, духовное наследие мастера, его искусство никому не нужны после его смерти. Когда Георгий умер, целая комиссия была организована по организации музея. Два раза позаседали, потом все заглохло. Говорят, денег нет. А мне кажется: просто не хотят. Это такая среда, молодые люди, такое гнездо гадючье. Там за успех, за славу, за внимание власти каждый друг другу глотку готов перервать, — глаза женщины сузились от гнева. — Как никакой иной, мир этот конъюнктуре подвержен, зависти, злопыхательству. А какие там интриги плетут, как ядом все пропитано! А в глаза нет, все друг друга любят, все хвалят, все друг к другу ходят на юбилеи, на чествования. Но за спиной, стоит вам отвернуться, такого о вас порасскажут… Тошно становится иногда глядеть на все это, по-настоящему тошно, омерзительно. Вы вот Шилова упомянули. А думаете, легко ему были дорогу себе пробивать? А Глазунову? Что только не писали, как не критиковали от зависти. Но ничего. Ничего! Мы тоже кое-чему научились за эти годы. Я, конечно, могла бы вся продать, промотать, прожить — картины, вещи Георгия. Ноя меня есть совесть. Только я, одна я знаю, что это был за человек, что за художник. У моего мужа должен быть музей. И он будет, поверьте мне. Я, когда он умирал, обещала ему это. И по мере сил и возможностей постараюсь обещание сдержать. А там, лет через пятьдесят, наши потомки рассудят, кто? был гений, а кто, извините, маляр постенный, авангардист, мать его за ногу! — Александра Модестовна совершенно по-озорному, по-мальчишески сплюнула. — Время все расставит на свои места. Георгий в юности работал в мастерской Павла Корина. Его музей-квартиру, думаете, легко организовать было пробить? Если бы не близкие, друзья его, мы навряд ли чего бы увидели. Все бы в запасниках годами пылилось. Так что спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Я приняла меры. Думаю, рано или поздно, но в Москве все равно откроется музей моего мужа.

— Александра Модестовна, я вот что хотел спросить. — Колосов прервал патетическую тираду вдовы, которая, как ему казалось, уводила их от главной темы разговора. — Мы в рамках уголовного дела о причинах смерти Валерии Сорокиной знакомились тут на днях с ее близкими. Так вот, неожиданно в беседах с нами и Константин, и его отчим… Вы ведь в курсе, что у Сорокина был отчим? Вижу, что да. Так вот, мы столкнулись с их явным, нежеланием не только оказывать помощь следствию, но и со стремлением втянуть в это дело посторонних лиц. Константин считает, что смерть его сестры не случайна. Но причины ее видит не в семейных проблемах, которые, кстати, всячески скрывает, не в ее болезни, а неких внешних факторах, высказывая подозрения, что к этому делу могли быть причастны и другие люди, с которыми его сестра…

Александра Модестовна резко подалась вперед:

— Что за бред? При чем мы тут? Лера была психически больная! Мало ли что ей пришло на ум!

— Более того, — Колосов удовлетворенно созерцал этот маленький переполох в курятнике. — Нас крайне настораживает и тот факт, что вокруг вас, Александра Модестовна, ваших знакомых и этого вот прекрасного гостеприимного дома в поселке складывается какая-то странная, нездоровая атмосфера. Люди, с которыми вы общаетесь, внезапно гибнут… Гражданин Тарантинов вчера только работал у вас, а сегодня обнаружен мертвым.

— Да при чем тут мы и этот алкоголик? И при чем тут Лера? Молодой человек, вы что-то умалчиваете, говорите-ка прямо, начистоту. А то я никак не пойму, к чему вы клоните.

— Начистоту? Ну хорошо. —Колосов нахмурился, словно собираясь с духом, прежде чем открыть вдове страшную тайну следствия. — У нас есть веские основания думать, Александра Модестовна, что смерть Сорокиной не самоубийство, а хладнокровно осуществленное, преднамеренное убийство. Мотивы же его, как мы полагаем, кроются в нездоровой атмосфере, сложившейся в семье Сорокиных. И какие бы вздорные и фантастические версии ни выдвигал бы на этот счет Константин относительно причастности к этому делу неких иных лиц, — тут он сделал крохотную паузу, словно давая вдове время понять и оценить сказанное в нужном ключе, — мы пока твердо уверены в том, что же все-таки является тут первопричиной. Но тем не менее после заявлений Сорокина мы вынуждены проверить и другие версии по делу, понимаете? И проверить все досконально и тщательно. Есть два луга такой проверки: простой путь и сложный. Второй предполагает выполнение целого ряда процессуальных формальностей с целым кругом лиц, которые когда-либо, а тем более в последние дни, входили в контакт с Валерией Сорокиной. Но есть и другой путь проверки, простой, где все эти формальности не суть важны. Все, однако, зависит от выбора, какой мы с вами сейчас сделаем. Вы, а я просто в этом убежден, лучше других осведомлены об истинном положении дел в семье Сорокиных.

— С чего это вы решили? — резко спросила вдова.

— Я так решит, Александра Модестовна. Скажем так. Вы сейчас ответите, что я ошибся, но… Прежде чем сказать так, подумайте хорошенько, каких неудобств и неприятностей вы и близкие вам люди можете избежать, выбрав самый простой путь — то есть согласившись рассказать нам правду об этой странной семье.

— Я кое-что действительно знаю с его слов, — Александра Модестовна колебалась, как поступить. — Но поймите, я ней привыкла передавать вздорные сплетни. Костя все это так болезненно переносит…

—Александра Модестовна, так отчего же Константин так резко порвал со своим отчимом? — сухо спросил Караулов, они дожали источник информации до нужной кондиции — еще минута, и умная, сообразительная вдова художника, правильно оценив ситуацию, расскажет им правду или же… то, что она захочет представить им под видом правды.

— Насколько я знаю… Насколько он мне говорил… — Она все еще колебалась. — Ну, одним словом, это был грязный, растленный тип, извращенец, понимаете? Внешне очень респектабельный, а внутри… Костя, ведь с Лерой после смерти, матери были еще детьми. Отчим их усыновил. Вроде бы сделал благое дело, однако… Вы меня извините, молодые люди, но я не верю в благородство и благотворительность мужчин, не в обиду вам будет сказано. Так вот, Константин рассказывал мне, что сначала он ничего такого за отчимом не замечал. Ну, мальчишка же наивный, откуда? А потом, уже будучи студентом, однажды случайно наткнулся среди вещей отчима на фотоальбом. Тогда только-только появились «Полароиды», отчим из зарубежной поездки привез этот фотоаппарат. Ну, и якобы на фотографиях он и Лера были запечатлены в позах, о смысле которых нетрудно догадаться. Он пользовался тем, что она слабоумная, ненормальная, и заставлял… Ну, одним словом, принуждал девочку к разному свинству и непотребству. — Александра Модестовна смерила Колосова взглядом, и тот почувствовал, что его словно иголкой кольнули. — Во избежание беременности этот эротист хренов принуждал ее к отношениям в извращенной форме, заставляя… Ну, да вы не маленькие мальчики, коли в такой организации служите. Не мне, женщине, вам этот содом расшифровывать. Костя сказал мне, что снимки эти — представляете, этот извращенец все это еще и «Полароидом» снимал, чтобы потом на досуге втихаря любоваться! — поразили его как удар грома. Ну птенец же он совсем был, чистый, двадцатилетний неискушенный студиозус, не то что нынешние занюханные подзаборники… — Вдова перевела дух. Колосова заинтересовала ее манера небрежного сквернословия — он и не думал, что услышит нечто подобное перлу «хренов эротист» из уст этой рафинированной, холеной пожилой дамы.