В самом конце моего театрализованного урока я показал ему на солнце и объяснил, какое расстояние светило должно пройти по небу, прежде чем ему можно будет делать с хозяйкой все, чего ему захочется. Окончив спектакль, я обнаружил, что у меня не один, а сразу два ученика. Княгиня, не вынеся неизвестности, явилась узнать причину нашей задержки. Анну Сергеевну, как она потом созналась, весьма тронуло мое мимическое описание ее тайных прелестей и предупреждение бережно и нежно с ней обращаться.

Амореты были теперь рядышком и с таким вожделением друг на друга смотрели, что я почувствовал себя лишним и оставил их на волю судьбы и природы.

— Ну, с Богом, — напутствовал я любовников и с чувством выполненного долга отправился в тень, досыпать.

Проспав часа два, я проснулся от припекавшего солнца. Из кустов слышалось мычание и женские стоны. Я выкупался и пробежался по окрестностям, чтобы согреться. Когда бегать надоело, я вернулся к коляске. Из кустов доносилось мычание и женские стоны. Я влез в экипаж и, устроившись на подушках, опять задремал. Проснулся я оттого, что у меня затекла нога. Из кустов раздавалось мычание и женские стоны. Мне стало интересно, что этот паршивец Герасим делает с бедной генеральшей. Однако я так удачно выбрал им место для уединения, что ничего не смог разглядеть.

Я опять разделся и полез в реку. Когда я выкупался, замерз и вновь согрелся на солнышке, из кустов по-прежнему доносились все те же звуки.

— Анна Сергеевна, — не выдержав, позвал я, — нам пора возвращаться.

Мне долго не отвечали, потом стоны на время прекратились, и раздался голос княгини полный неги и сладострастия:

— Ах, оставьте меня…

— Анна Сергеевна, — опять позвал я, — нам нужно ехать. Или вы хотите, чтобы муж вас больше не отпустил одну?

— Ну, какой вы, право… Хорошо, сейчас иду…

Вылезли из кустов они минут через десять и пришли ко мне голые, взявшись за руки, как Адам и Ева до грехопадения, ничуть не стесняясь. Застеснялся я сам, и ушел на берег, чтобы они могли одеться.

— Доктор, мы готовы, — вскоре позвала меня княгиня.

Я подошел к коляске. Анна Сергеевна взъерошенная, с красным потным лицом, с растрепанными кудрями и остатками косметики, превратившейся в темные подтеки, мило улыбалась, строя мне невинные глазки.

— Господи, да вы представляете, как сейчас выглядите?! — сказал я, вытаращившись на нее.

Возвращать ее мужу в таком виде было нельзя.

— А что? — удивилась дама. — Кажется, я не сделала ничего, что могло бы…..

— У вас есть с собой зеркальце? — прервав ее защитительную речь, спросил я.

— Нету.

— Есть у вас хотя бы гребень и белила?

Естественно, что у этой дуры ничего с собой не оказалось. Хорошо, хоть какое-то подобие гребенки нашлось у Герасима. Я заставил ее смыть остатки грима и кое-как восстановил прическу. Осталось только уповать на невнимательность супруга.

Наконец мы тронулись в обратный путь. Анна Сергеевна была счастлива и щебетала, как птичка. Она восхищалась видами Среднерусской возвышенности, безбрежными полями и всякими бабочками и цветочками. О том, что произошло, мы не обмолвились ни словом. Только когда коляска подкатила к городу, княгиня смущенно сказала:

— Доктор, вы такой милый и умный… Я хочу посоветоваться: а что нам делать, когда станет холодно?

— Попробуйте найти место в доме.

— Господь с вами, у нас же полно слуг.

— Тогда ездите в карете или кибитке

— Но в ней же очень тесно.

— Что ж, пользуйтесь позой «наездницы».

— А что это значит?

Я объяснил. Идея Анне Сергеевне так понравилась, что глаза ее заволокла мечтательная дымка. Мне показалось, что она не прочь испытать сей метод, не откладывая дело до осени.

Однако сперва княгиня, как дама набожная, поинтересовалась, не грешно ли делать такие вещи. Мне пришлось дать ей двусмысленный ответ: мол, не грешнее, чем все остальные.

— Доктор, — переменила тему княгиня, — а правду болтают, что с вами приехала крестьянская девушка?

— Кто обо мне может говорить? У меня здесь и знакомых-то нет…

— Троицк очень маленький город, и тут все на виду. Про вас много говорит доктор Винер: дескать, вы якобинец и Der Abenteurer, а купец Липкин рассказывает, что вы соглядатай из Петербурга. И все уже знают, что вы спасли меня от смерти.

— Интересно… — только и сумел выдавить я.

Становиться мифологической или политической фигурой мне отнюдь не хотелось.

— Так я о вашей девушке… Прислать ей несколько платьев, которые мне малы?

В этом маленьком городе знали всё, даже размер платья, который носит любовница проезжего доктора. Я посмотрел на Анну Сергеевну. Было похоже, что ей искренне хотелось сделать мне приятное.

— Извольте, буду благодарен.

На главной улице Троицка, возле дома Котомкина царило оживление. Улицу загораживали два экипажа. В одном из них княгиня узнала дрожки уездного начальника. Второй была обывательская бричка.

«Точно, весь город знает», — раздраженно подумал я. После всей этой порнографии, вынужденным свидетелем которой я только что стал, мне очень хотелось пробыть часок-другой наедине с Алей. Все-таки у меня медовый месяц…

Наш экипаж остановился, и я соскочил с генеральской коляски. Навстречу мне двинулся старик-солдат с седыми прокуренными усами.

— Ваше благородие, их высокоблагородие просят пожаловать, — сказал он сиплым, пропитым голосом.

— Погоди, голубчик, скоро поедем, — ответил я. Я знаками велел Герасиму вернуть моим хозяевам «ложе любви» и пошел проведать Алю. К моему удовольствию, она не страдала от ревности в одиночестве, а плодотворно проводила время с хозяйской Дуней, стоя у стола, заваленного все теми же пресловутыми подарками. Я передал предложение княгини и, по-моему, впервые Аля испытала к ней симпатию. Я наскоро приласкал ее и, сообщив, куда еду, вернулся к ожидавшему меня ветерану.

Через пять минут мы подъехали к обиталищу уездного начальника. Дом оказался попроще генеральского но более монументален. Стены его были толщиной в три кирпича и так прочно слеплены, что, думаю, он без проблем достоял бы и до нашего времени.

Солдат проводил меня внутрь. Судя по запахам и порядку, здесь жил холостяк.

Мы прошли несколько полупустых комнат и оказались в спальне начальника. На здоровенном разлапистом диване лежал худой старик в ночной рубашке и колпаке.

Лицо его, заросшее пегой щетиной, кривилось от боли. Увидев меня, он заговорил сиплым, страдальческим голосом:

— Позвольте отрекомендоваться, надворный советник Киселев. Осмелился побеспокоить вас по случаю немощи и болезни.