– Что уставился? – спросил Франк, запихивая здоровенный кусок мяса себе в рот. Бенжамин промолчал, чувствуя, как у него вспыхнули щеки. Оставаться здесь было невозможно. Бенжамин задыхался: даже воздух, которым он дышал, казался ядовитым.

– Мам, можно выйти из-за стола? – спросил он, положив вилку на скатерть. Мать подошла и положила руку ему на лоб.

– Да, родной, у тебя небольшой жар, ступай к себе в комнату, а после обеда я к тебе зайду. Отчим усмехнулся, продолжая с остервенением резать мясо. Бенжамин подмигнул Зое и вышел из-за стола. Вернувшись к себе в комнату, он запер дверь и, не включая свет, снова улегся на кровать, замерев недвижно в темноте, словно затаившийся снайпер собирался выпустить пулю ему в голову, если бы он рискнул шелохнуться. Через полчаса к нему заглянула встревоженная мать.

– Вижу, тебя что-то гложет, – сказала она, присаживаясь на краешек постели.

– Я же знаю тебя как облупленного, Бенжамин. Скажи, что с тобой не так… Может, что-то личное? Страдаешь по какой-нибудь девчонке?.. Как видно, ты совсем меня не знаешь, мамочка… Знаешь, в твоем возрасте такое случается, так что можешь не таиться от меня. А то в этой чертовой дыре вообще никто ни о чем не говорит… – Мне просто захотелось спать – вот просплю ночь как убитый, и все образуется, не переживай. Мать вздохнула и как будто призадумалась, словно собиралась открыть ему тайну, которую довольно долго хранила при себе, но все никак не могла подобрать слова. А он меж тем терзался, думая, стоит ли признаваться ей в том, что обнаружил, стоит ли говорить, что теперь этот ужас разделил их навсегда. Мать была такая слабая, и ему всегда казалось, что ее может сломить малейшая неприятность. – Ладно, тогда я ухожу, а ты отдыхай. И если что понадобится, сразу же зови меня, договорились?

– Договорились. Она поцеловала его в щеку, вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. – Я люблю тебя, мамочка, – тихонько проговорил Бенжамин, когда был почти уверен, что она его не услышит. Под окнами взвизгнул шинами автомобиль. Бенжамин все думал о том, что пришлось пережить Натану за последние недели, – об ужасе, парализующем разум и постепенно поглощающем тело и душу, когда надежда на избавление тает с каждым днем. Если бы он только догадался позвать на помощь, когда нашел его в подвале, его, может, удалось бы спасти. Но если бы он пошел за помощью, Натан умер бы в одиночестве. Когда Натан увидел рядом с собой Бенжамина, его взгляд говорил, что он, Бенжамин, был для него самым главным человеком на земле. Мальчик долго лежал в темноте, глядя в потолок и чувствуя, как его мало-помалу сковывает усталость, и он не сопротивлялся ей, потому что хотел хоть немного забыться в ее власти. Не успел он заснуть, как вокруг выросли грязные стены с сочащейся между кирпичами черной водой, а запястья застонали от кусачих оков. Страх, злость, ненависть. И тут эти шаги в туннеле, быстрые-быстрые, – поступь дикого зверя, рвущегося к добыче. Между его обнаженным телом и зверем никакой преграды. Страх… теперь только сводящий с ума страх. Крик, который он даже не мог из себя выдавить. И голоса там, наверху, которые забыли о его существовании.

И вдруг – лицо в приоткрытой двери… Услышав во дворе голос Франка, он внезапно открыл глаза, кинулся к окну и увидел, как тот топтался на лужайке, разговаривая по телефону. Наверное, собрался прошвырнуться с дружками по барам – значит, вернется как обычно, за полночь. Франк выключил телефон и двинулся к сарайчику, но в паре метров от двери остановился. Огляделся кругом, словно догадываясь, что за ним подсматривают, и направился к своей машине, припаркованной у тротуара. Если бы он вошел в сарай, Бенжамин собрался бы с духом – и точно запер бы его в том колодце. И бросил бы там подыхать – пусть его прах смешается с прахом Натана Фарга. Когда Франк вернется и обнаружит труп, он, конечно же, избавится от него, как от остальных.

Но Натана нужно похоронить на кладбище, чтобы родня могла его оплакать. И чтобы на надгробии вырезали его имя. Другого выхода нет – он должен вытащить его оттуда. Пусть это будет его последний жест любви к нему. Бенжамин убедился, что свет в спальне матери погашен. Прокравшись в хозяйственный сарай, он надел перчатки и открыл люк. Времени у него было не много – надо было достать труп так, чтобы никто не видел. Он вернулся в дом за толстой веревкой, хранившейся в подвале, потом бросил ее в колодец, а сам спустился по лесенке. Добравшись до подземной каморки, он схватил тело Натана за руки, встал на колени и, борясь с тошнотой, протащил его через лаз, потом перевязал ему ноги веревкой и полез вверх по лесенке, обвязав другой конец веревки вокруг своего запястья.

Он подогнал машину матери поближе к сараю, привязал веревку к фаркопу[46] . И тронулся к дороге, стараясь не думать о том, что сталось с телом Натана после того, как при подъеме оно невольно билось о каменные стенки колодца. Покончив с этим делом, он засунул тело в большой спальный мешок и загрузил в багажник машины. Минут через двадцать Бенжамин подъехал к дому Фаргов. Свет горел только в одной комнате на втором этаже. На деревьях вдоль улицы и на парадной двери дома висели портреты Натана. Они все еще ждали его. А как же иначе? И все же Бенжамин не мог бросить его здесь, хотя еще меньше он мог представить себе, как завтра утром его родители выйдут за почтой и обнаружат на лужайке труп сына. Он покатил дальше, выехал из города и свернул на узкую грунтовку, тянувшуюся вдоль пшеничного поля, потом остановился и заглушил двигатель. Завтра же утром, рано-рано, те, кто будут проходить мимо, найдут его, власти позвонят родителям, чтобы они приехали в морг на опознание.

И делу конец, как, впрочем, и всякой надежде. Бенжамин вытащил тело Натана из багажника и поволок его к меже на поле. Из мешка показалась часть лица. Бенжамин расстегнул молнию пошире, приложился губами к губам Натана, и они показались ему еще теплыми и мягкими. Главное – поцелуй. Их первый и последний поцелуй. Потом, приходя на его утопающую в цветах могилу, он будет доволен тем, что поступил правильно. Все узнают, что случилось с Натаном; следствие возобновится, и, возможно, полиция даже выйдет на след отчима.

Ему с матерью придется смотреть в глаза соседям, а Зое – жить с тяжкой мыслью, что она дочь психопата. Но это не имело никакого значения.

Сейчас он думал о Натане, и только. Бенжамин просидел рядом с ним не одну минуту, не в силах бросить его здесь, среди этой неоглядной, полной самых разных звуков мрачной шири, казавшейся такой же жуткой, как и его подземная темница. Но рисковать было нельзя. Он больше ничего не мог сделать для него. Как потерянный добрел он до машины, ни разу не оглянувшись назад, – и уехал прочь. Заехав обратно в сад и не желая пока возвращаться в дом, он сел рядом с хозяйственным сараем, который впопыхах оставил открытым. Отчим еще не вернулся, так что у него было время пойти разбудить мать с сестренкой, заставить их без лишних вопросов уехать вместе с ним куда-нибудь подальше и, как только они будут в полной безопасности, все ей рассказать. Вот только поверит ли она: ведь тела-то теперь нет на прежнем месте? И как открыться в таком деле? Она тут же позвонит Франку и потребует объяснений. И уж он-то, как обычно, заставит ее вернуться. Но ей все равно придется все выслушать – на сей раз не могло быть и речи о том, чтобы и дальше жить с этим чудовищем. А если она не захочет, что ж, тогда придется уехать одному. Другого выхода нет. Погруженный в свои мысли, Бенжамин услышал шум машины и увидел в конце улицы «Мерседес» Франка. Он возвращался гораздо раньше обычного. Ждать больше не было времени. Франк приехал проведать Натана.