– Пойдём! – вновь перейдя почти на шёпот, ответила она.

Так, не отпуская Марусиной руки, Гриша не торопясь повёл её по тропинке к ближайшему берёзовому колку.

Степь встретила ночными звуками. Громко звенели цикады, стрекотали кузнечики, какие-то птицы издавали неведомые звуки, от лёгкого и ласкового ветерка шелестели травы. Земля словно дышала, наполняя воздух сладким нектаром луговых цветов.

В небе взошла яркая серебристая луна, освещая все тропочки своим сиянием. Они, взявшись за руки, всё шли и шли, не разбирая дороги, вслушиваясь в тишину, вдыхая сладкие, дурманные ароматы лета.

Обоим им казалось, что вот оно и нашлось, их счастье, надежда и любовь. Надо идти тихо-тихо, чтобы его не вспугнуть, ненароком не обронить и не потерять. Гриша крепко сжимал в своей руке Машенькину ладонь, а Марусе хотелось с ним вот так за руку идти и идти далеко-далеко.

Словно хмельные, опоённые ароматами летних трав, заблудившись, они забылись, отдавшись чувству первой любви. Летняя степь приняла и сохранила их тайну…

Их встречи стали частыми и долгими.

– Приходи завтра в поле, посмотришь, как я работаю. Придёшь? – глядя в Марусины глаза, с тревогой спросил Гриша.

– А что же я там не видела?

– Комбайн, меня, как мы пшеницу убираем, ты же этого не видела?

– Ну хорошо, приду! Принести тебе чего-нибудь покушать?

– Нет, Марусенька! У нас полевая кухня есть, прямо в поле кормят нас сытно и вкусно. Сама просто приходи! Я ждать буду!

На следующий день, встав пораньше, чем удивила мать, приведя себя в порядок, надев светлое платьице, она побежала в поле, где уже вовсю кипела уборка. Маша залюбовалась увиденным. Пшеница шумела налитыми колосьями. Ветер превратил бесконечное поле в бегущие волны, которые набегали друг на друга.

«Наверное, так шелестит море, – подумала девушка, – только наше море – золотое, а волны – золотистые».

Синее безоблачное небо, яркое солнце, разбрасывающее свои тёплые лучи, земля, отдающая жар густому воздуху, – всё это заставило Марусю разволноваться. По этому бескрайнему морю, словно корабли, шли комбайны. Они блестели новенькой краской и от этого были нарядными.

– Красота какая! – невольно вырвалось у Маруси. – Где же тут мой Гриша?

И тут далеко-далеко раздался крик:

– Ма-ру-ся! Ма-ру-ся!

И она стремительно побежала туда, откуда шёл этот возглас, к тому, кто звал её. Раздвигая руками высокий стебель пшеницы, словно плывя по чудесному морю, девушка летела, парила над бескрайним полем, в голубизне неба, в лучах щедрого солнца! Вот она подошла к комбайну, где сидел её Гриша. Не останавливая машину, юноша подал руку подбежавшей Марусе.

– Прыгай сюда ко мне! Вот так! Молодец!

Маша присела на его колени и почувствовала через тонкий ситчик своего платья колкость грубых рабочих брюк Григория. Комбайн загребал солому и укладывал в валки. Они ложились ровно в рядки. Недалеко от них шли ещё комбайны, их было много. Измельчённая соломенная труха засыпала глаза, забивалась под платье, но всё равно девушка наслаждалась увиденным. Гордость за своего Гришу, за его работу, ловкость делали её счастливой! Любовь растекалась в каждой клеточки её тела, нежность переполняла и излучалась в её глазах, ярко рдела на её алых губах.

– Неужели это я? А это мой Гриша? – спрашивала с волнением она себя, и сердце стучало так, что, казалось, сейчас вырвется наружу.

– Да, да, это я! – отвечала она себе.

Душа её пела и расцветала небывалым соцветием!

– Что-то ты, донюшка, перестала кушать? И щёчки твои побледнели? Не приболела ли, моя красавица? – озабоченно спросила Евдокия свою ненаглядную, наблюдая за похудевшей, грустной дочерью.

– Мама, мне с тобой надо поговорить.

– Дак сказывай!

– Ребёночка я жду…

– Что ты такое говоришь, донюшка?

– То и говорю, что ребёнок скоро у нас с Гришей будет! Два месяца как уже в положении. Гриша хотел свататься, да я ему не позволяю. Боюсь я тятю, зашибёт его! Что делать, маманя? Может, няньке браткиной сказать? Тятя её жалует! Да братец уговорит замуж меня отдать за Гришу!

– Что ж ты наделала! Марусенька ты моя! Отец наш горяч! Во гневе страшен, зашибить может! Чужак нам Гришка твой!

– Если не отдадите меня за него, из дому убегу! Люб он мне, мама! – Глаза Маши смотрели холодным и злым зверьком.

Евдокия поняла, что дочь не отступит.

– Не буду я счастье твоё застить! Сначала Савелию обскажу и Варваре его, няньке твоей, а уж они и к отцу приступят.

– Не затягивайте с этим делом, маманя!

– Сегодня вечерком и схожу до них. Делать нечего. Свадьбу играть надо быстрее, другим дело не поправишь! Уборка завершилась, свадьбы на селе пойдут.

Евдокия словно в кипяток разом окунулась. Жар по всему телу пошёл, и в голове молоточки застучали.

До вечера размышляла она о том, как к делу приступить. По вечерним сумеркам пошла в дом к сыну.

Жена сына, Варвара, встретила Евдокию, как всегда, приветливо. Рассказав со слезами на глазах Савелию о горе, которое приключилось с Марусей, она, затаив дыхание, ждала реакции сына. Как и отец, Савелий был горяч и строг. Евдокия больше надеялась на сноху, что та смягчит гнев сына и он поддержит мать в её страхах и переживаниях, как это было уже не единожды. Варвара была для Маруси почти матерью. Помогая растить дочь стареющим родителям, она постоянно возилась с ней, а после рождения Анны и вовсе привязалась. Девочки фактически росли вместе. Маша с раннего детства называла Варю нянькой, что стало привычным для всего семейства.

– Вот, маманя, это всё твоё воспитание: пусть дома сидит, сама всё сделаю! Маруся то, Маруся это… Вот и получите результат! Сам бы её, гадину, раздавил! – в бешенстве закричал Савелий.

– Савва, ну что ты? Ведь любят они друг друга! Надо было Григорию не слушать Марусю и давно со сватами прийти! Что уж теперь! К свадебке надобно готовиться! – вступила в разговор Варя. Её спокойный голос отрезвляюще подействовал на Савву.

– Тятя точно не станет празднество затевать. Придётся нам, Савва, поднапрячься. Не будем счастью твоей сестры препятствия чинить, – продолжала Варвара.

– Чужак нам Гришка! Веры нашей не знает! Казачишка обглоданный!

– Не гневи Бога, Савелий! Григорий – парень видный и работящий, на месте минуты не посидит! Любая наша девчонка за него с радостью пойдёт! А то, что безродный… Савва, ведь война… Сколько их таких по детским домам мыкалось! Разве его в том вина? А что веры чужой, так я ведь тоже «расейская»! Аль забыл, как полюбились мы с тобой? Как тятя отнёсся к любви нашей? А сейчас почитает меня! И Гриша придётся ему по сердцу. Подождать трошки придётся! Горячие вы с тятей!