— В таком случае это доказывает, что ваш муж невиновен! — воскликнул Драммонд, хватаясь за ниточку надежды. — При самом худшем из исходов, когда Питту не удается найти убийцу, лорду Байэму останется только сказать всю правду, назвать виновника нового шантажа и разоблачить его как убийцу. — Драммонд чуть наклонился к Элинор. — В конце концов, — убежденно сказал он, — самым неприятным для него будет рассказать правду о смерти Лоры Энстис. Это будет тяжело, найдутся такие, кто обвинит его в ее смерти, но многие будут лишь сочувствовать ему. Ведь в какой-то степени, храня эту тайну, он делает это не только ради себя, но не в меньшей степени и ради лорда Энстиса. Для того это тоже будет крайне неприятно.

— Мне кажется, что скандалы, затрагивающие лорда Энстиса, ранят мужа так же больно, как и его собственные, — согласилась Элинор. Странное выражение, словно тень, пробежало по лицу женщины и тут же исчезло. — Шолто боготворит Фредерика. Они друзья с ранней юности, вы это знаете. В их дружбе есть что-то особенное, чем они очень дорожат. Они столько перенесли вместе, видели, как проходят годы, как многое меняется, как сбываются или рушатся надежды, как свято хранятся тайны. — Элинор улыбнулась. — Они умели смеяться над одним и тем же, а это рождало особое понимание, не требующее слов. За долгие годы оно стало привычкой, второй натурой. Каждый из них одинаково чувствовал, что хорошо, а что плохо, и не было необходимости прибегать к словам.

Драммонд чувствовал, как между ним и Элинор возникает пропасть, и боль от этого была такой острой, что помешала ему в душе поиронизировать над собой и своими дурацкими фантазиями. Дверь перед ним захлопнулась. Элинор ничего не знала о нем, о его жизни, о пути, который он прошел, чтобы стать тем, кем стал сейчас, о ценностях, в которые верил, о его любви и печали, о смерти его жены, о дочерях и обо всем, что было ему дорого. Для Элинор он был лишь полицейским.

А что он знает о ее жизни? Он может лишь строить предположения, какой она может быть у женщины, доведенной до отчаяния страхом за мужа и думающей только о том, как помочь ему.

— Нет, — вдруг резко возразил Драммонд, хотя трезвый разум велел держать язык за зубами. — Нет, я считаю, что настоящую дружбу определяет не время. Можно знать человека всю свою жизнь, но никогда не испытывать хотя бы мгновения полного понимания с ним; а можно встретить совершенно незнакомого человека и вдруг почувствовать, как многое тебя с ним связывает, и тебе станет трудно потом объяснить, как это могло случиться. Оказывается, достаточно одного взгляда, чтобы понять, что он тоже все чувствует и понимает.

Элинор с удивлением вскинула на него глаза. Однако растущее чувство удивления лишь помогло ей понять его слова и не опровергнуть их. Оба какое-то время смотрели друг на друга, не слыша шума улицы за окном, забыв об убитом Уимсе и даже о лорде Байэме. Была лишь комната, залитая янтарным светом заката, щедро льющимся в окно, диван, стулья, на которых они сидели, и яркое пятно ковра, разделяющее их.

Драммонд видел ее лицо так четко, будто оно навсегда отпечаталось на сетчатке его глаз — высокий лоб, спокойные темно-серые глаза, затененные густыми ресницами, и мелкие морщинки вокруг них — свидетели прожитых лет, отблеск света на темных волосах и нежные очертания рта.

— Возможно, вы правы, — наконец промолвила Элинор. — Возможно, дружеские отношения я принимала за понимание, но, увы, это не одно и то же.

Теперь растерялся Драммонд. Он даже не знал, что сказать. Он не мог вспомнить, почему они заговорили о дружбе. Это, видимо, должно относиться к Байэму… да, к нему и лорду Энстису. Элинор, очевидно, говорит о той боли, которую может причинить Энстису шантажист, открыв правду о смерти Лоры. Отныне всем станет известно, что она покончила с собой из-за безответной любви к другому человеку.

— Это ужасно! — воскликнул Драммонд. — Я на-деюсь, он не сделает этого, кто бы то ни был — старый друг или же нет. Долгая дружба сделает этот шаг еще более мучительным для того, кто на него решится, и не поможет тому, кто уже испытал боль.

— Фредерик? — со слабой улыбкой произнесла Элинор и отвернулась. — Нет, конечно, нет. Иногда мне кажется, что Шолто слишком оберегает его — вернее, его интересы. Мужа все еще мучает сознание вины перед Фредериком за смерть Лоры, и это, я уверена, определяет все его поступки. — Она улыбнулась, но улыбка была грустной, озабоченной. — Долг чести иногда пагубно меняет людей, вы не согласны? Особенно если знаешь, что вернуть долг уже невозможно.

Драммонд промолчал, видя по ее лицу, что она не все еще сказала.

— Иногда я думаю, — продолжала Элинор, — знает ли об этом Фредерик. Он бывает очень веселым, прекрасным собеседником, но вдруг неожиданно, без всякого повода может сказать что-то очень обидное и злое, и я вижу, как это ранит Шолто. А потом все забывается, и они снова лучшие друзья. — Она сделала движение плечами, словно хотела прогнать какую-то мысль, сочтя ее глупой, не стоящей внимания. — Возможно, Фредерик не придает особого значения словам. Когда люди так близки, рано или поздно кто-то из них может обидеть другого, как вы считаете? Мы употребляем так много слов и так небрежны с ними, что, я полагаю, с легкостью можем произнести не-осторожное, ранящее слово или найти в нем совсем не тот смысл, который вкладывал в него наш собеседник. Со мной тоже такое бывает, а затем я готова откусить себе язык за какую-нибудь глупость…

Элинор на мгновение умолкла, словно собиралась с духом, чтобы продолжить. Теперь она смотрела не на Драммонда, а в окно, где от легкого вечернего ветерка трепетала листва, позолоченная прощальными лучами заката.

— Если Шолто опасается, что может причинить вред Фредерику, то здесь я могу понять его. Но что, если у него не будет выбора и он в конце концов будет вынужден выдать убийцу Уимса и все рассказать на суде или даже до суда? Я… — Плечи ее поникли, и она еще сильнее сжала опущенные на колени руки, смяв мягкую ткань платья.

Драммонд инстинктивно склонился еще ближе к ней, но вовремя остановился. Он не был уверен, что Элинор помнила в этот миг о его существовании.

— Знает ли Шолто, кто убийца? — Голос ее был глух, в нем звучал страх. — Что, если это не посторонний человек, не кто-то из бедных должников из Кларкен-уэлла, а тот, кого он знает, к кому даже расположен и не хочет выдавать? Ведь тогда это многое объясняет. — Элинор вздрогнула. — В таком случае можно понять, почему он так страдает. Бедный Шолто… Какое страшное решение он должен принять! — Она резко повернулась к Драммонду, глаза ее были огромны. — Если Уимс шантажировал Шолто, он мог с таким же успехом шантажировать и еще кого-то, вам не кажется?

— Мы думаем, что именно так оно и было, — тихо подтвердил Драммонд, вспомнив Эдисона Карсуэлла и снова испытав чувство сожаления. Какая печальная и напрасная трата человеческой жизни, ее неоценимых возможностей… Ради чего? Красивого личика, молодого тела, нескольких часов ласки и мечты, которая не сбудется?

Элинор, взглянув на лицо Драммонда, вдруг почувствовала, как надежда в ней сменяется печалью.

— Вы знаете, кто это сделал? — еле слышно спросила она.