— Давайте посидим минутку, — попросила Дотти, смущенно глядя на Исабель.

— Конечно. — Исабель повернула ключ, выключая мотор.

Они молча сидели в бесцветном, жарком мареве. Лицо у Дотти покрылось испариной, и Исабель, приглядевшись, сказала вдруг:

— Дотти, а ты похудела.

Она осознала это сию минуту, увидев, как сиротливо торчит рука Дотти из рукава блузы. Она и собственную худобу заметила совсем недавно, увидев себя в витрине магазина.

Дотти равнодушно кивнула.

— Я думала, женщины набирают вес после гистерэктомии, — сказала Бев, зажатая на заднем сиденье. — Чиппи стерилизовали, и она сильно набрала, раздулась, как шкаф.

Дотти вытянулась на своем сиденье, словно в кресле дантиста, и сказала обреченно:

— Меня стерилизовали… о боже!

Она стала медленно качать головой из стороны в сторону.

— Дотти, прости меня, пожалуйста!

Бев вышвырнула окурок в окно и дотронулась до плеча подруги.

— Ну и засранка же я! Болтаю черт-те что! — Она повернулась к Исабель. — Извини, сорвалось.

Исабель еле заметно тряхнула головой и слегка сжала губы, словно давая понять: «Какие глупости, Бев, бога ради, говори все, что хочешь» (хотя она и была не в восторге от слова «засранка»).

А Дотти рыдала.

— Все в порядке, правда, — сказала она, а слезы катились из глаз и капали с кончика носа, — ничего, я не обижаюсь.

— Господи, я бы себя на месте прикончила! — сказала Бев, искренне расстроенная тем, что ляпнула это дурацкое слово «стерилизовали». Пот градом лился с ее лица и шеи, она откинулась и оттянула перед блузки, чтобы та отлипла от тела. — Дотти Браун, тебе была просто необходима эта операция. Ты не могла вот так и жить, истекая кровью из месяца в месяц. У тебя там опухоль была с дыню величиной.

Дотти перестала мотать головой.

— Не с дыню, — сказала она, — намного больше.

Исабель и Бев переглянулись, а потом рассеянно уставились в окна, они терпеливо ждали, рассматривая ногти на пальцах и украдкой поглядывая на Дотти. Бев пропотела насквозь, но не подумала даже открыть дверь машины, боясь прервать Дотти на полуслове, если та заговорит, хотя у нее насквозь промокли слаксы на заднице, и она подозревала, что, выйди она из машины сейчас, это будет выглядеть, будто она помочилась в штаны.

— Это ведь мог быть и сон, — сказала Дотти наконец. — Не знаю, видела ли я их на самом деле. Я ведь как раз читала о чем-то таком в журнале, будто кто-то говорил, что видел НЛО, а потом я уснула. Уснула в гамаке. Все это могло мне присниться.

Бев опять подалась вперед.

— Все в порядке, сны бывают ужасно похожими на явь, — сказала она, испытывая огромное облегчение от того, что Дотти сделала это признание.

Но у Исабель, которая со своего водительского места лучше видела выражение лица Дотти, возникло нехорошее предчувствие.

— Все хорошо, — серьезно сказала Бев, похлопав подругу по плечу.

Дотти закрыла глаза. Ее тонкие веки казались Исабель беззащитными, обнаженными, словно какая-то интимная часть Дотти была выставлена на обозрение.

— Все очень плохо, — сказала Дотти.

— Все пройдет, — продолжала уговаривать ее Бев. — Эта жара всех обозлила. Через пару недель никто об этом и не вспомнит. Конторские куры найдут себе что-то еще.

Исабель подняла руку и мотнула головой в сторону Толстухи Бев. Дотти по-прежнему не открывала глаз. Она медленно раскачивалась в кресле из стороны в сторону. Исабель встревоженно посмотрела на Бев, а потом наклонилась к Дотти и обняла ее за талию.

— Дотти, что случилось? — прошептала Исабель.

Дотти открыла глаза и взглянула в лицо Исабель. Ее губы разжались, потом сжались снова. Вязкая слюна запузырилась в углах рта. Она снова открыла и закрыла рот, потом голова ее затряслась. Исабель медленно гладила ее руку.

— Ничего, Дотти, — снова прошептала Исабель, — ты не одна. Мы с тобой.

Она говорила так, потому что сама больше всего на свете боялась остаться одной в беде. Но почему она вообще говорила что-то этой женщине, с которой годами держалась на вежливом отдалении, почему она теперь вот так запросто, по-родственному гладила руку несчастной Дотти Браун, сидя с ней в этой машине-душегубке на исходе рабочего дня? Исабель сама не знала почему. Но, похоже, слова подействовали. Казалось, что-то прояснилось в сознании Дотти, потому что она перестала трясти головой, тихо всхлипнула и кивнула. Потом она вытерла глаза рукой, пальцы ее были мокры от слез, как у ребенка.

— У вас есть листок бумаги? — спросила она. — И ручка.

Исабель и Бев тут же принялись рыться в сумках, и вскоре совместными усилиями были извлечены на свет ручка, старый конверт, а также бумажный носовой платок. Все это перекочевало во влажные руки Дотти.

Пока Дотти писала, Исабель украдкой посмотрела на Бев, а та кивнула, словно подтверждая, что все правильно, все хорошо: эти ужасные муки, эти родовые схватки должны наконец разрешиться, но… чем?

Дотти дописала и закурила сигарету, а потом протянула конверт Исабель, Исабель не хотела узурпировать место лучшей подруги, коей была Бев, и поэтому держала конверт так, чтобы Бев тоже все видела. Чтение не было долгим.

Бев судорожно вздохнула. Ее потное тело охватил озноб. Сердце Исабель тревожно колотилось. Она сложила конверт пополам, потом еще пополам, словно хотела поглубже спрятать страшные слова. Бев залилась слезами.

— Я его ненавижу, — произнесла она тихо. — Прости, Дотти, но я ненавижу его.

Дотти чуть обернулась и посмотрела на Бев.

— Прости, — повторила та, встретившись с ней взглядом. — Он — твой муж, и я его сто лет знаю, а ты — моя лучшая подруга, поэтому я не имею права так говорить, не мне говорить это, но я готова сказать еще раз: «Я его ненавижу».

— Ничего, — ответила Дотти. — Я тоже. — Она снова выпрямилась в кресле. — Хотя это не так.

Исабель молча рассматривала кнопку радио на приборной доске. Она знала, что у Дотти трое сыновей, теперь, наверное, лет двадцати или около того, и они уже уехали из дому. Один из них жил в Бостоне и собирался жениться. Исабель смотрела сквозь ветровое стекло на раскинувшийся перед ней дом и представляла себе Дотти — молодую жену и мать много лет назад, когда дом был живой и шумный; рождественское утро впятером (нет — вшестером, ведь Беа Браун, наверное, тоже частенько бывала здесь на праздники), у Дотти всегда забот полон рот.

— Это же вся твоя жизнь, — сказала Исабель Дотти.

Дотти грустно посмотрела на нее, и ее влажные голубые глаза вспыхнули каким-то необычайным светом.

— Да, вся моя жизнь.

— И вот, пока ты лежала в больнице… — сказала Бев с тихим ужасом. — Ох, Дотти. Какой кошмар!