Когда я возвращаюсь в отель, уже пять тридцать. Люди начинают разъезжаться. Они выползают из казино, у них красные опухшие глаза, они залезают в свои машины и начинают карабкаться наверх, в Израиль. Рассвет возле Мёртвого моря прекрасен. Ни рыб, ни птиц, ни волн, никакой жизни, и всё равно, это место — единственное, где есть какой-то смысл, единственное место, где можно говорить на языке живых мертвецов. Я чувствую запах свежей соли и чистоты утра в пустыне даже в отеле, поднимаясь по лестнице, подходя к двери и открывая её карточкой. Сейчас ещё не заря, но её розовые персты, как говорят в не любимой Рамзи книге, уже коснулись занавесок, кухни и кровати, в которой лежит Кармель.

Я закрываю за собой дверь. Она садится, скрестив ноги по-индийски, и укутывает плечи одеялом. Она улыбается. Я — нет.

— Я тебя везде искал.

— Я пошла вниз в казино.

— Я тебя там не видел. Я ездил аж на заправку.

— Я была здесь.

— Где?

— В казино.

— Почему ты мне не сказала?

— Ты был в душе.

— Ты не можешь вот так просто исчезать.

— Я не исчезла. Я просто ненадолго вышла.

— И ничего мне не сказала?

— Мне надо было подышать воздухом.

— А ты не могла меня подождать?

— И комната стала слишком маленькой.

— Я тебе сделал больно?

— Не говори глупостей.

— Точно?

— Колени болят, — она снова улыбается. — А так я в полном порядке.

— Колени?

— У меня ссадины от ковра, — она смеётся, встает с кровати, обнимает меня и целует меня, но я не целую её в ответ.

— Что с тобой?

— Ты исчезла, — говорю я.

— Но я вернулась.

— Ты просто встала и ушла.

— И что?

— Ты ничего не сказала. Ты взяла и ушла.

— И что?

— Не объяснила и не извинилась.

— Слушай. Ты злишься, потому что я ничего не сделала тебе? Давай купим в Иерусалиме маленький страпон[50].

— Я так не думаю.

— А если большой страпон?

— Я так не думаю.

Я сижу в кофейне в Амстердаме, ко мне подходит Кинг Даймонд и спрашивает, буду ли я что-нибудь заказывать. У него на лице его обычный макияж под труп — всё белое, и только вокруг рта и глаз чёрное, да на лбу нарисован перевернутый крест, — и он говорит, что если я пришёл на концерт, то концерта не будет. Я спрашиваю почему, и он отвечает: «Проблемы с текстами. Комитет решил, что такие слова недопустимы». Я говорю ему что специально ради этого пёрся сюда аж из Иерусалима, и что де мне теперь делать? Он говорит, что Амстердам — интересный город и можно, например, сходить на экскурсию в дом Анны Франк. Я говорю ему, что я не в настроении и пытаюсь встать, но я приклеен к стулу. Он говорит, что уже тридцать лет работает в этой кофейне, и что это — политика компании: нельзя уйти, ничего не заказав. Ладно. И я заказываю чашку кофе, но он говорит, мол извините, но кофе кончился. И я заказываю порцию чиз-кейка, но он говорит, что только что продал последний кусок. И я прошу принести супу и сэндвич, но он говорит, что кухня закрыта. И я прошу стакан воды, но он отвечает, что из-за недавней засухи в Голландии перебои с водой. Я говорю, что очень хочу пить, а он — что ничем не может мне помочь. Я хочу закричать, но у меня во рту сухо, а он смеётся и уходит, и я пытаюсь встать, и я все ещё приклеен к стулу, и тут я просыпаюсь.

Два часа дня. Утром мы собрали свои вещи и уехали из казино. Мы поднимались в Иерусалим в тягостном молчании. Я высадил Кармель возле её дома и сам поехал домой. Я сходил в душ, послушал «Don’t Break the Oath» группы Mercyful Fate, сделал себе чаю, подыграл гитаристу в песне «Come to the Sabbath», выпил свой чай, почувствовал себя немного лучше, поставил будильник на два часа и лёг поспать. Да, именно Mercyful, а не Merciful[51].

Я наливаю себе стакан воды и одеваюсь. Нет времени на еду, нет времени на незваных посетителей. Если по дороге впереди меня опять будет медленно ползти трактор, Оделия снова нехорошо на меня посмотрит, а пациенты станут подозревать, что я такой же безответственный, как и они.

Я надеваю пальто, запираю дверь, сажусь в машину и еду в больницу. Да, и конечно же, впереди меня есть жирный, желтый, еле ползущий в кибуц трактор, и я снова застреваю. Я притормаживаю и пытаюсь найти что-нибудь хорошее на радио, но на всех станциях играют что-то грустное, и мне почему-то не хочется слушать Nokturnal Mortum или Diabolical Masquerade, так что я просто выключаю магнитолу и смотрю в небо. Там, довольно низко, летают два сокола. Всё ещё холодно, но небо чистое, а на дорогу светит мягкое солнце, и жёлтая краска на тракторе становится ярче. Он старый, он отплевывается черным дымом и ползет, задыхаясь, в гору, он грязный и ржавый, как царапина на моей дверце. Но я уже не сержусь, даже если это сделала она, мне все равно. Сначала я думал, она заживёт, как человеческая плоть. Знаю, что это глупо: побитые машины сами не чинятся. По какой-то причине я думал, что если долго ждать, то именно это и произойдет. И я ждал, ждал терпеливо, но царапина становилась больше, длиннее, шире и глубже. Может, она делала это отверткой, пока я спал. С неё станется приезжать каждую ночь в наш район и заниматься вредительством с моей маленькой «Джасти». Даже если так. Мне все равно.

Я снова смотрю в небо. Соколы всё ещё патрулируют территорию, а ещё в небе видна радуга, самая настоящая, большая и яркая. В прошлом году мы с Кармель ехали по Бурманской дороге. Это секретная историческая трасса, которая соединяла осаждённый Иерусалим с остальной страной во время нашей войны за независимость 1948 года. И вот там мы увидели совершенно потрясающую радугу, больше, чем эта, и Кармель сказала, что нам следует остановиться и заняться любовью в лесу, прямо под деревьями, что мы и сделали. Это такая грунтовая дорога, которая обходит основное шоссе и идет через поля и лесные насаждения, и было так здорово поставить машину прямо нигде, и заняться этим на сырой земле, а потом стоять голышом и стряхивать прилипшие к нашим телам сосновые иголки. А когда все кончилось, мы затеяли какую-то дурацкую ссору, даже не помню, о чём, и мы приехали домой и все никак не могли успокоиться, и я разозлился и разбил собственную пластинку «Mad Locust Rising» группы Agent Steel. Пришлось потом новую покупать.

С соколами творится что-то не то. Они летают чересчур близко друг к другу, почти сталкиваясь, а потом один из них вдруг бросается с когтями на другого, прямо в воздухе, и преследует его, и я не могу понять, игра это или схватка. Трактор притормаживает и, окутанный облаком своего выхлопа, готовится повернуть направо в кибуц. Он всё мне загораживает. Теперь мне приходится притормозить и смотреть на его стоп-сигналы. Он делает широкий разворот, и когда уезжает, я пытаюсь снова найти соколов, но их уже не видно. Я смотрю на горизонт, но их там нет. Тупые птицы. Неудивительно, что они под угрозой исчезновения.