Харвуд слушает, поджав губы.

– Потому что "Счастливый дракон" создан в целях удобства. "Счастливый дракон" существует для того, чтобы люди имели возможность купить те вещи, которые им на самом деле нужны, и тогда, когда они им нужны, — двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. В то же время "Счастливый дракон" существует для развлечений. Люди с удовольствием будут пользоваться этими устройствами. Мы провели достаточно много исследований и поэтому знаем, что на самом деле не знаем, какое именно применение этой технологии найдут покупатели "Счастливого дракона", но это тоже весело.

Харвуд исследовал закоулки своей левой ноздри ногтем мизинца, но, по всей видимости, не нашел там ничего интересного.

– Поцелуй мой член, — сказал он. — Что-о? "Поцелуй — моя составная часть"? Я так не думаю, Норико, но на вашем месте я бы проверил эту вашу программу. Да. Всего наилучшего.

Харвуд кладет телефонную трубку, взгляд его сосредоточен. Телефон звонит. Он берет трубку, слушает. Хмурится.

– Почему это не удивляет меня? Почему это совсем не удивляет меня? — Лэйни кажется, что Харвуд готов рассмеяться. — Ну что же, вы можете попытаться. Несомненно, можете. Пожалуйста, попытайтесь. Но если у вас не получится, тогда он убьет вас. Всех. До единого. Но я не должен из-за этого волноваться, не так ли? Потому что у меня есть ваш буклет, и это действительно чудесный буклет — женевская типография, роскошное оформление, полноцветная печать, огромный тираж — это издание убеждает меня, что я нанял лучших, самых лучших. Я убежден, что самые лучшие — вы. Мы провели сравнительный анализ рынка. Но я знаю также, что он — это он. И да поможет вам Бог.

Харвуд дал отбой.

Лэйни чувствует, что Ливия и Пако дергают его, торопят куда-то в другое место.

Он хочет остаться с Харвудом: расположиться бы друг против друга за этим столом и поделиться своим восприятием. Он был бы счастлив, к примеру, услышать, как Харвуд интерпретирует узловую точку тысяча девятьсот одиннадцатого года. Он хотел бы обсудить с Харвудом запуск "драконовских" нанофаксов. Он представляет, как отправляет (хотя этот термин здесь не годится) копию Лэйни, собранного из деталей, — вот только куда, да и кому?

Ливия и Пако тянут его туда, где это разрастается, и Лэйни видит, что оно изменилось. Ему интересно, давно ли Харвуд не рассматривал образ нового мира, — если, конечно, какой-то мир действительно может быть назван новым. Он спрашивает себя, будет ли у него шанс пообщаться с Харвудом? Он сомневается в этом.

Отнюдь не всему суждено случиться, напоминает он себе.

Но этому — суждено, откликается тихий спокойный голосок смерти.

Поцелуй мой член, отвечает ей Лэйни.

Позднее Фонтейн вспоминал, что, когда он проснулся, услышав за дверью какую-то возню, подумал не о своем "смит-и-вессоне", а о русском чейн-гане , спрятанном под слой штукатурки в марле, пропитанной гипсом добрых четыре месяца назад, — с глаз долой.

И удивлялся, почему, интересно, он сразу подумал об этой на редкость уродливой штуке, когда до его сознания дошло, что кто-то требовательно стучит в застекленную дверь.

– Фонтейн! — театральный шепот.

– Боже правый, — сказал Фонтейн, спустив ноги на пол. Он протер глаза и покосился на светящиеся стрелки бездушного черного кварцевого японского будильника, вроде как подарка Клариссы, которая любила подчеркивать, что Фонтейн частенько опаздывает, особенно платить алименты, хотя и владеет таким количеством старых часов.

Он и часа не спал.

– Фонтейн! — шепот женский, да, но не Клариссы.

Фонтейн натянул штаны, ноги ощутили неприятный холодок расхлябанных ботинок и взял свой "кит ган".

– Я буду говорить, что действовал в целях самозащиты, — сказал он себе, поглядев, что его загадочный мальчишка спит, беспечно развалившись на походной подушке и громко посапывая во сне.

Шаркая ботинками, он подошел к двери и увидел лицо скиннеровской девчонки. Под глазом у нее был здоровенный фингал, одежда грязная, и сама она очень испугана.

– Это я, Шеветта! — скребет по стеклу.

– Дорогая, не надо бить мои чертовы окна. — Фонтейн держал пушку за спиной, чтобы не вызвать ее подозрения, — как обычно он говорил через дверь, — тут он заметил, что девчонка была не одна; за нею стояли двое белых мужчин — один здоровенный русоволосый, похожий на копа, другой же напомнил ему профессора музыки, с которым он был знаком в Кливленде с полвека назад. Вид профессора вызвал у Фонтейна мурашки, хотя он не мог понять почему. Уж больно спокойный вид.

– Шеветта, — сказал Фонтейн, — я сплю.

– Нам нужна помощь.

– Кому это "нам"?

– Это вот Райделл, — сказала она. — Помнишь его?

Фонтейн вспомнил, хотя и смутно: парень, с которым она свалила в Лос-Анджелес.

– Райделл — и?..

Она хотела было ответить, замешкалась, растерянно оглянулась.

– Друг, — не очень убедительно сказал верзила, названный Райделлом. Он прижимал к себе дешевенький мешок на шнуровке, в котором, казалось, лежит большой термос, а может, и портативная рисоварка. (Фонтейн надеялся, что все это не окажется очередной сценой, когда его по ошибке принимали за владельца ломбарда.)

– Впусти нас, Фонтейн. У нас неприятности.

"Сейчас вы, наверное, сами ходячие неприятности, — подумал Фонтейн, — а иначе почему у тебя такой страшный фингал?" Он начал отпирать дверь, обратив внимание на то, что Шеветта вертит по сторонам головой, будто опасаясь нежелательных попутчиков. Этот похожий на копа Райделл тоже оглядывался. Профессор же пристально смотрел на него, на Фонтейна, и Фонтейн был рад, что держит в кармане "кит ган".

– Запирай дверь, — сказала Шеветта, войдя, наконец, в сопровождении Райделла и профессора.

– Не уверен, что хочу ее запирать, — заметил Фонтейн. — Может, я захочу вам на нее показать.

– Показать на дверь мне?

– Вам. Это слово во множественном числе. Показать вам на дверь. Следите за ходом мысли? Я спал.

– Фонтейн, на мосту полно людей с пушками!

– Конечно, полно, — ответил Фонтейн, трогая пальцем насечки на маленьком самовзводном бойке.

Профессор молча затворил дверь.

– Эй! — протестуя, воскликнул Фонтейн.

– Отсюда есть другой выход? — спросил профессор, глядел на засовы.

– Нет, — сказал Фонтейн.

Профессор осмотрелся, стена, возле которой спал мальчик, навела его на мысль.

– За той стеной — обрыв?

– Верно, — сказал Фонтейн, чувствуя странную обиду от того, что этот человек с такой легкостью получил у него информацию.

– А над вами никто не живет? — человек глянул вверх, на крашеный фанерный потолок лавки.