– Хватит врать. – Лукас толкнул его в грудь и схватил за горло. – Больной ублюдок. – Шарлотта никогда не изменяла ему. Это Дуайт разбивал ей сердце своими изменами.

– Ты что делаешь? – прохрипел Дуайт, задыхаясь и пытаясь оторвать руку Лукаса.

– Помнишь, как меня избили на отсидке? Помнишь, как отказался выдвигать обвинение? Хотел, чтобы все забылось? Ну вот, теперь твоя очередь.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – выдохнул Дуайт.

– Придется тебе кое-что объяснить. Может, тогда запомнишь.

А это от меня.

Он бил с наслаждением, с ухмылкой. Мстил за годы ожиданий и разочарований, за годы унижений и просьб.

– Не возвращайся домой. Никогда. Мама пришлет бумаги на развод – подпиши, – прошипел Лукас и плюнул Дуайту в лицо. Это было последнее, что он помнил, прежде чем очнуться в пикапе, стоящем на обочине дороги. Его била дрожь. Часы показывали полчетвертого ночи, а значит, он отключился всего лишь на пару часов.

Перегнувшись через спинку сиденья, Лукас дотянулся до валявшегося сзади полотенца, смочил его водой из бутылки и вытер мокрое лицо. Пустая бутылка упала и покатилась по полу. Он стер кровь с пальцев и едва не выбросил полотенце в окно.

Это же улика.

В голове предупредительные звоночки. Он засунул полотенце в сумку и открыл дверцу. Ночь выдалась прохладная, а Лукас вспотел. Снял рубашку. Спина горела. Он охнул, повернулся влево‐вправо, смягчая боль в мышцах. Мимо промчалась машина. В свете фар на секунду открылась небольшая долина внизу. Металл и стекло отразили свет, мигнув, как джокер в колоде.

А что, если…

Потрясенный этой мыслью, Лукас перегнулся через ограждение и попытался рассмотреть, что там, внизу, но ничего не увидел. Он включил фонарик на телефоне, направил свет вниз и отшатнулся, едва не выронив телефон.

Свежий пот скатился каплями в глаза. Страх затянулся узлом на горле.

Там, на дне долины, лежала машина Дуайта.

Как, черт возьми, она там оказалась? Разве он не оставил Дуайта в отеле?

Ответа не было, но внутренний голос подсказывал – без него здесь не обошлось.

Паника и отчаяние погнали его в кабину. Мотор… газ… В последний момент он успел убрать ногу с педали, чтобы не сжечь резину.

Они снимут отпечатки покрышек.

Свяжут одно с другим.

Собрав волю в кулак, Лукас съехал с обочины и покатил дальше.

И вот теперь Оливия закрывает дверь в комнату Шарлотты и опускается на пол рядом с ним.

– Как она? – спрашивает Лукас.

– Отдыхает. Я дала ей успокоительное.

Ему бы тоже не помешала таблеточка. Или даже три. Он хочет забыть то, что видел. Забыть, что вина на нем.

Оливия со вздохом вытягивает ноги. Голос усталый, безжизненный. Их ботинки встречаются на середине коридора. Она подталкивает его ботинок своим, как бы говоря «привет». На его подошвах грязь. Принес с работы? Или спустился по склону, чтобы заглянуть в машину Дуайта, а теперь не помнит, что нашел? Лицо горит от стыда. Ботинки надо было оставить у двери, но он услышал приглушенный плач Шарлотты. В какой-то момент он даже подумал, что это Дуайт вернулся домой, но потом вспомнил, что отец мертв, и, не исключено, его убил он. В груди страх собирается в тучу.

– За тобой должок – объяснение, – говорит Оливия.

– Что объяснять? – едва выдавливает он. А вдруг она знает, что он думает?

– Почему не позвонил.

– Я же сказал, что сообщу, если отец вернется домой. Он не вернулся.

Она морщится, не принимая его объяснений.

Что есть. Лукас подносит к губам бутылку. Славный напиток. Лучше бы пива, но вставать нет сил. Спина болит, как будто он поднял над головой каяк и швырнул его в воду.

Или бросил тело через комнату в отеле.

А если полиция уже идет за ним? Если его снова отправят в тюрьму? Он глотает поспешно вино и морщится. Лицо тоже болит.

– Как племянник? – спрашивает Лукас, чтобы не думать о том, что он чувствует себя человеческой «грушей».

– Джош, – Оливия делает ударение на имени, – в порядке. Как и любой ребенок, которому не хватает матери. Лили мы так и не нашли. – Она бросает взгляд на бутылку. – Что пьешь? – Он показывает этикетку, и у нее глаза лезут на лоб. – Эта бутылка стоит пятьсот баксов. Отец тебя прибьет.

Лукас бурчит что-то и отворачивается, но успевает заметить зеленоватую тень на ее длице. Сам он, наверно, выглядит не лучше. Серый, как кремированные останки. Он делает еще глоток. Похоже, как раз то, что надо. Тем более что Дуайт уже точно его не убьет.

Интересно, что известно ей. Может быть, полиция уже уведомила Шарлотту о случившемся с ее супругом? Звонить сестре он не решился – они могли бы установить время звонка и место, откуда он сделан.

Оливия тянется к бутылке.

– Дай и мне.

Он наклоняется, кряхтя, и передает вино. Она пробует на вкус и закрывает глаза.

– Господи, как же хорошо. – Оливия отпивает еще и возвращает бутылку. – Мама пыталась вырубить меня этой штукой.

Он смотрит на нее, пытаясь представить, как мать, при ее пяти футах и трех дюймах, бьет по голове свою дочь, которая выше ее на добрых четыре дюйма.

– Серьезно? – Она кивает, и он ощущает странное стеснение в груди. – Что ты сделала?

– По-твоему, я виновата?

Он не отвечает.

Она закатывает глаза.

– Я заперла ее в подвале.

Неожиданно для них обоих он издает короткий, тоненький смешок, а уже в следующую секунду корчится от хохота.

– Прекрати. – Оливия пинает его в колено. – Не смешно.

Смех, исчерпав запас веселости, уже не отличим от плача. Лукас всхлипывает.

– Да что с тобой? – Она кладет руку ему на плечо. – Что не так?

– Отвали. – Он сбрасывает ее руку.

– Я только…

– Не трогай. – Лукас берет себя в руки. Отпивает еще вина.

Оливия отодвигается к другой стене и сердито смотрит на брата.

– Придурок.

Как будто он сам не знает.

– Что у тебя с лицом?

– Что тут у вас с мамой?

– Я спрашивала ее про папу и Лили.

– Разборки на работе.

Оливия поджимает губы, а Лукас смотрит на бутылку. Она знает, что он лжет.

– Лили – не папина дочка. Ее отец – Бентон Сент-Джон.

Он вскидывает голову и разевает рот. Ну и дела. Тогда многое понятно. Неудивительно, что Дуайт терпеть не может Лили.