– Приветствую! – Он пожал мне руку и уселся рядом.

– И я очень рад вас видеть! Как продвигается расследование?

– А! – Он небрежно махнул веснушчатой ладошкой. – Все остановилось. Никакого движения вперед.

– Неужели так чисто сработано?

– Сработано не очень чисто... Но ведь вы знаете, что Коктебель – проходной двор.

– В каком смысле? – вежливо поинтересовался я, стараясь перекричать хитроумный музыкальный инструмент, который гудел трубой, скрипел скрипкой, потом вдруг заблажил аккордеоном и под конец вообще ударился в какой-то бандитский присвист.

– Скорее всего, убийца умотал отсюда в тот же вечер.

– Вполне возможно. Во всяком случае, я бы на его месте поступил точно так же.

– Да? – удивился лейтенант в какой-то невероятной тишине – оркестр замолк, и девушка, которая только что сотрясала воздух львиными рыками, волчьими воями, слоновьим трубным ревом и еще черт знает чем, отложила наконец свой микрофон в сторону и так легко спрыгнула с эстрады, будто не она исторгала из себя все эти чудовищные звуки. – Вы хотите сказать, что вполне могли оказаться на его месте? Я правильно понял?

– Нет, неправильно. Я сказал предположительно. А вы, видимо, приняли мои слова за признательные. Как вы относитесь к сухому вину?

– Прекрасно! – воскликнул лейтенант. – Тем более что на столе, кроме алиготе, ничего нет.

– Жора, а ты как?

– Нет-нет, я потом наверстаю. А то все стихи перезабуду... – Он сидел, подперев щеку кулаком и отсутствующе глядя в зал.

– Печально, когда смерть настигает человека в таком прекрасном месте, – проговорил лейтенант, залпом выпив стакан.

– А что, есть места, где смерть не столь печальна? – спросил Жора с прежней отрешенностью.

– Не знаю, не думал... Наверно, везде это все-таки нежелательное явление.

– Знаешь, как я бы хотел умереть? – спросил Жора, почему-то оживившись. – Чтобы без следов.

– Без следов? – дернулся лейтенант. – Без следов ничего не бывает. Ничего.

– Умереть так, – продолжал Жора, как бы не слыша лейтенанта, – чтобы не осталось от меня ни трупа, ни отдельных частей. Был я – нет меня. Где я, что со мной, куда пропал, надолго ли... Чтобы ни у кого не нашлось ответов на эти вопросы. Был – нету. Все. Ветер в ветвях прошумел, где-то на Карадаге гром прогремел, упали редкие капли дождя... И все.

– Сесть в лодку, – заговорил рыжий лейтенант, – отплыть в море, привязать камень к ногам и перевалиться за борт. Ничего не останется.

– Не годится, – Жора отрицательно покачал головой. – Все равно волны вытолкнут на берег нечто кошмарное... Кстати... А знаешь, как я поступил с первой сотней камней, которым придал форму женских головок, чудищ морских, улиток, ящериц?.. Я все их выбросил в море. Сто камней.

– Зачем?

– Глупость, конечно... Я подумал так... Вот море во время шторма выбросит их на берег, люди будут находить и удивляться – надо же, что море может сделать из обыкновенной гальки.

– Подлог! – заявил лейтенант.

– Не понял? – Жора повернулся наконец в его сторону.

– Собственные деяния пытался приписать другому.

– Кому?

– Морю. – Лейтенант так же залпом опрокинул второй стакан алиготе.

– Да, за мной это водится, – кивнул Жора и опять уставился в сторону Карадага.

Подошел Слава Ложко – большой, розовый, как сердолик из Лисьей бухты, с короткими седыми волосами, взором веселым и наглым. И сразу, едва он только появился в зале, забегали официантки, снова рванулись было на сцену музыканты, но Слава мановением сильной руки вернул их на место, за столик в углу.

– Жора! – сказал он властно и положил кулак на стол. – Если опять начнешь шептать в микрофон – выгоню.

– Понял, – кивнул Жора.

– Чтоб с чувством, с толком, с расстановкой.

– Понял.

– Микрофон держи у самых губ. И это... Без мата. У меня заведение приличное, и некоторых твоих произведений публика не потерпит. И я не потерплю.

– Понял.

Слава поднял обнаженную загорелую руку и щелкнул в воздухе пальцами. И тут же рядом возникла, словно сгустившись из жаркого ресторанного воздуха, Аллочка, с которой мы иногда обмениваемся взглядами пристальными, но совершенно невинными.

– Коньяк, – сказал Слава.

И Аллочки не стало.

Через доли секунды я увидел ее уже возле стойки бара.

– Как тебе это удается? – спросил я.

– Они все меня любят, – ответил Слава.

– Любовью брата?

– Ни фига! Понял? Они меня любят настоящей любовью. Понял? Самой настоящей. С кровью и страстью, с гневом и восторгом!

– Все?

– Без исключения.

– И тебя хватает?

– Еще остается.

– А куда деваешь остатки?

– Переплавляю в стихи. Видишь диплом? – Слава ткнул мощным указательным пальцем в цветастую бумагу на стене. – Международная премия за достижения в области поэзии.

– Круто, – сказал я со всем уважением, какое только мог изобразить. – Говорят, вчера тебя кто-то хотел обидеть?

– Вчера?

– Возле базара.

– А, – Слава счастливо рассмеялся. – Он больше никого не обидит. А его теперь может обидеть кто угодно.

– Круто, – повторил я.

Славе понравилось мое одобрение, и он несколько мгновений смотрел в упор, как бы проверяя мою искренность. Видимо, я выдержал испытание, потому что он, чуть наклонившись ко мне, но не снижая голоса, сказал:

– Этот тип подозревает тебя в убийстве, – и указал на лейтенанта. – Ты поосторожней с ним.

– Я? – возмутился лейтенант, но была, все-таки была в его возгласе легкая сконфуженность.

– Знаю, – сказал я.

– Откуда? – требовательно спросил Слава.

– Он сам мне сказал.

– Дурак потому что, – подвел итог нашему разговору Слава и, встав, решительно подошел к микрофону. Как он представлял Жору Мельника, я не помню, поскольку у входа со стороны набережной появилась Жанна. Она помахала мне рукой, я ответил. Легко проскользнув между посетителями, Жанна подошла к нашему столику и села на стул, с которого только что поднялся Слава.

– По какому случаю пьянка?

– Георгий Сергеевич Мельник сегодня будет читать свои потрясающие стихи. Коктебельский цикл.

– А, знаю! Если ты в чужой постели и, конечно, не один, значит, точно в Коктебеле... Дальше забыла.

– Извините, мне пора, – сказал Жора и покорно, даже как-то подневольно направился к микрофону. Раздались жидкие, пьяные аплодисменты.