78

Симпатия Аристотеля к идее самозарождения кажется странной. Мы вряд ли можем порицать его за то, что он не знал, где размножаются угри, или что он не видел личинку устрицы. Но почему саморождаются мухи? В конце концов, Аристотель знал, что мухи совокупляются и порождают личинок, а из личинок вырастают мухи. Вывод, кажется, очевиден. К нему пришел даже Гомер. Но Аристотель не признает у мухи существование жизненного цикла, который у нее явно есть.

Несоответствия здесь не только эмпирические. Теория самозарождения противоречит некоторым из его собственных основополагающих теорий. По Аристотелю, порядок не может зависеть лишь от свойств материи: он требует формальной причины. Животное, которому свойственно половое размножение, получает форму от родительской особи. Форма – это информация, которая образует динамическую организацию души. Но у самовозникающих организмов нет родителей. Получается, что у улитки нет души?

Рецепт Аристотеля для саморождающихся организмов – это, без сомнений, попытка решить или хотя бы сгладить некоторые из этих проблем. Этот рецепт, очевидно, построен на его модели полового размножения. Есть субстрат (материальная причина), аналогичный месячным выделениям матери. Есть источник движения (действующая причина), источник души и тепла, аналогичный пневме в семени, а также “варение”, пена, становление порядка и жизни. Рецепт – действительно объяснение, однако неубедительное. Если отца нет, чем обусловлено появление, например, устрицы, а не другого моллюска? Почему так много саморождающихся видов?

Из ответа Аристотеля понятно лишь, что рождение животного конкретного вида зависит от точного соотношения ингредиентов. Вот почему ему важно точно указать, где можно отыскать организмы, причисленные им к саморождающимся: личинка навозной мухи (myia) возникает из навоза, а личинка слепня (myōps) – из бревен. Важна и форма углубления, в котором происходит “варение”. Все вместе эти факторы определяют, насколько “совершенным” (Аристотель приблизительно имеет в виду сложность) окажется создание. Однако, учитывая, что “сырье” для жизни распространено повсеместно, кажется, что она может возникнуть где угодно. В самом деле, Аристотель заверяет: “В известном отношении все полно души”.

Удивительно, что Аристотель находит эти основания убедительными. Они едва ли отличны от материалистических теорий, которые он так не любит, и обладают всеми их недостатками. В “Физике” (гл. 8, кн. II) Аристотель настаивает, что “все природные [образования] возникают или всегда одинаково, или по большей части, но это никак [не может быть] с теми, которые образуются случайно или самопроизвольно”. То есть самопроизвольные явления необычны и редки. Но устрицы, прочие двустворчатые моллюски, мухи и блохи – из наиболее распространенных животных. Как они могут являться результатом самопроизвольных событий? Аристотель также настаивает, что у спонтанных явлений нет целей, однако они кажутся целенаправленными. По его собственному наблюдению, у самовозникающих животных есть все те же органы (кроме репродуктивных), что и у тех, которым свойственно половое размножение. Угря может и не “быть в вечности”, но во всем остальном он того же рода телеологический конструкт, как и сардина: у обоих есть рты, желудки и плавники, которые они используют одинаково. Высвободив формы из основанной на взглядах Платона реальности и поместив их в центр своей теории наследственности и онтогенеза, Аристотель затем, по-видимому, отбрасывает их. И делает это потому, что не может понять, где у угрей гонады и как спариваются устрицы.

Таким образом, загадка остается. Аристотель верит в самозарождение, хотя у животных, знакомых ему лучше всего, есть родители. Он верит в самозарождение, несмотря на собственные данные о некоторых животных (ох уж эти мухи!). Он верит в самозарождение, хотя ему приходится исказить собственную – великолепную! – теорию эмбрионального развития. Он верит в самозарождение, хотя это противоречит его же метафизике, и отдает оппонентам-материалистам с таким трудом добытые очки. Он верит в самозарождение, хотя прямо перед ним простое альтернативное объяснение явления. Почему?

Убеждения ученого зависят одновременно от теорий предшественников, от теорий, которые он выдвигает сам, и от его собственных наблюдений. Аристотель не указывает, где он позаимствовал теорию спонтанного самозарождения, однако она была повсеместно распространена. Теофраст пишет, что в самозарождение верили многие, включая Анаксагора и Диогена. Она наверняка была связана с представлениями о происхождении жизни.

Эта связь обнаруживается в “Проблемах” Псевдо-Аристотеля. Автор ее, возможно, один из учеников Аристотеля, задается вопросом, почему некоторые животные зарождаются спонтанно, а другим приходится прибегать к половому размножению. Он начинает с утверждения, что все роды животных изначально происходят от “смеси определенных элементов”. Однако, как объяснили натурфилософы, живорождение в полной мере требует “мощных перемен и движений”. Здесь, очевидно, нужно представить химический беспорядок, подобный молодой Вселенной. (Припоминаешь “первичный бульон” с вулканами и молниями.) В наше время, однако, спокойнее, и саморождающиеся животные невелики, но тем, что крупнее, приходится размножаться половым путем.

Обычному греку не было нужды рассуждать подобным образом. Согласно поверью, цикады возникали в почве. Афинские девушки носили золотых цикад в волосах как знак того, что они коренные жительницы города. И потом: хлеб, мясо, вино, ткань и почти любое органическое вещество породит множество организмов, если надолго оставить его без присмотра. Даже в кадке с водой появится экосистема. Что же естественнее предположения о самозарождении? Даже осторожный Теофраст отмечает, что некоторые растения могут саморождаться.

Не может быть, чтобы симпатия Аристотеля к спонтанному зарождению была просто реликтом народного поверья или идеи досократиков. Обычно Аристотель скор и решителен, когда дело доходит до исправления предшественников. Однако здесь нельзя отбрасывать возможность некоторой интеллектуальной инертности. Возможно, было так. Аристотель, как всегда, берет за основу народное поверье, мнения экспертов (кроме Гомера) и допускает, что некоторые роды животных саморождаются. (Это нулевая гипотеза.) Далее он начинает изучать этих животных, собирая опровержения и доказательства. Он занимает позицию эмпирика, отказываясь верить в то, что у животного есть полный жизненный цикл, пока не проследит его целиком. Например, Аристотель упоминает, что некоторые авторы заявляют, будто саморождаются все серые кефали, однако из опыта ясно, что это делает лишь одна. Аристотель не считает саморождающиеся организмы продуктом прорастания невидимых “семян”: как правило, он скептически относится к существованию микроскопических объектов вроде атомов. Аристотель формулирует объяснение для саморождающихся животных, которое, насколько возможно, соотносится с его теорией полового зарождения, и попросту обходит затруднения. Он продолжает использовать досократовский эпитет самопроизвольный, хотя его собственное определение спонтанных событий (в “Физике”) гораздо строже. Здесь Аристотель, как он часто делает, применяет термин в нескольких довольно сильно различающихся значениях и забывает уточнить, в каком именно.