очередь учишься жить со своими отклонениями. Мама привела меня туда сразу после того, как переехала с нами в Ливерпуль. Люк появился через пару дней после меня. В первый день он попытался меня побить. Он подбил мне глаз, я сломал ему нос. На второй день нас обоих наказали, а на третий мы сдружились против доктора и педагога-дефектолога. Мы были одного возраста, любили игры на приставках, музыку и футбол. Оба страдали от депрессивного расстройства, хоть и разными типами. Этот диагноз редко ставят детям. Когда у тебя депрессия в десять лет, ты одинок, как человек на Луне. Но вдруг появился тот, кто понимал, почему я замолкал. Люк обрел во мне того, кто знал причины его агрессии. Того, кто не просто объяснял их диагнозом, но и мог сопереживать, потому что сам чувствовал то же самое. Внезапно мы стали нормальными в чужих глазах; впервые стали двумя нормальными мальчишками. Мы стали друзьями, лучшими. Даже больше, мы стали братьями.

– Звучит замечательно.

– Это было идиотизмом. И не только потому, что мы натворили много дерьма. Конечно, здорово найти человека, который знает о том, что ты никому не можешь объяснить. Мрачную пустоту, разочарование, безнадежность. Однако у этого есть своя цена. Ты не можешь стать опорой для другого, если сам нетвердо стоишь на ногах, понимаешь? Меня доводили приступы агрессии Люка, а мои плохие фазы приводили Люка в еще бо́льшую ярость.

– Значит, неправда, что вместе трудные времена пережить легче?

– Нет. Вы просто падаете вместе. Это не отменяет ни падение, ни удар, за исключением того обстоятельства, что ты не один. И в то же время осознаешь, что тянешь за собой другого. Вероятно, вдвоем вы становитесь тяжелее – падаете быстрее, ударяетесь больнее. Кто знает. Мы были катастрофой друг для друга. Поэтому наши семьи не особо радовались нашей дружбе.

– Дай угадаю, – говорит Билли. – Это лишь сплотило вас сильнее?

– Само собой. Мы плевали на предостережения и делали все, что, как нам казалось, мы хотели. В самые ужасные свои годы, примерно в пятнадцать или шестнадцать лет, я был твердо убежден, что без Люка покончил бы с собой раз десять. И не мог понять, что столько же раз чуть не сделал это именно из-за него.

Билли медленно дышит через приоткрытый рот, и я подумываю отдать ей зонтик, на случай если теперь он нужен ей. И не делаю это только потому, что уже слишком поздно для бумажных зонтиков.

– Мы поступили в один университет, изучали музыку и сняли квартиру на двоих, когда моя мать уехала обратно в Лондон. Тогда мы считали, что нашли свой способ выжить. Люк всегда тянул меня за собой, знаешь? Из нас двоих он всегда был сильнее. Был тем, кто становился упрямым, громким и агрессивным, когда начинались грозы, и никогда не сдавался. Он проводил нас обоих через самые сложные фазы, и мои, и его. Без него… – Я горько улыбаюсь от воспоминания о том, как он почти силой сажал меня за фортепьяно или совал ручку в стиснутые пальцы. – Люк воспринимал депрессию как обратную сторону творчества, – продолжаю я и, оглядываясь назад, не могу поверить, какими идиотами мы были. – Как двигатель, который заставляет нас усердно работать. Как цену, которую мы должны платить за музыку. Я писал песни, сидя за фортепьяно, а Люк пел их и играл на гитаре. Однажды ночью он сказал, что в беспамятстве мы продали души дьяволу за успех на музыкальном поприще. Так что мы обречены. Люк никогда не верил в Бога или в ад, но тогда это не было похоже на шутку. По-моему, он правда так думал. И… – Я медлю, потому что это звучит как полный бред. Достаточно депрессий, панических атак и глубокой жалости к себе, которые ей предстоит переварить. Не хватало еще, чтобы она считала меня сумасшедшим. С другой стороны, это, возможно, уже и не играет никакой роли. – Мне хотелось в это верить. Так все это, по крайней мере, обретало какой-то смысл, понимаешь?

– Да. Наверное, так тебе казалось, что ты не во власти судьбы, а это твое сознательное решение. Ты чувствовал больше контроля. В вашем хите речь о той сделке и ее последствиях, верно?

– «Сигнал». Да. С него все началось. Тогда мы загружали свои песни в интернет, на музыкальные порталы, в Ютьюбе, Инстаграме. И вдруг пришло электронное письмо от агентства, которое искало певца и автора музыки для саундтрека к фильму и пообещало нам золотые горы. Они сразу же купили «Сигнал» и заключили с нами контракт. – Меня по сей день терзают угрызения совести при мысли о том, что тогда произошло с Сойером, а особенно от того, как нам тогда было все равно.

– Сколько вам тогда исполнилось?

– Люку – девятнадцать, а мне – восемнадцать. Дети, но достаточно взрослые, чтобы осознавать: слишком большой публичности мы не переживем. В результате менеджеры создали Luce. Мои песни, голос Люка. Безликие и невидимые.

– Звучит чрезвычайно разумно для парней вашего возраста.

– Мы тоже считали себя жутко умными. – Путь нам преграждает занос из валунов, и мы перелезаем через них, поддерживая друг друга. – Впрочем, тогда мы еще не понимали, что значит выворачивать души наизнанку и отдавать на съедение внешнему миру.

– Успех порождает зависть, – замечает Билли.

Она даже представить себе не может.

– Успех означает, что каждый имеет право тебя унизить, что каждый имеет право высказываться о твоем творении, как ему захочется. После первого альбома я обнаружил, что не справляюсь. Следующие песни я писал уже без души, потому что не выносил того, что люди раздирали в клочья мои эмоции. Что они насмехались над ними, так как не могли прочувствовать. Никто ничего не заметил, потому что я по-прежнему проделывал хорошую работу. Никто…

– …кроме Люка.

– Да. И он… – У меня вырывается смешок. – Взбесился. Он не выносил полуискренности, с которой я писал. Ему всегда нужно было все, знаешь? Вне зависимости от потерь, никаких полумер. От себя он требовал того же. Он ждал от меня песен не хуже, чем «Сигнал» или «Slainte».

– Песня из плей-листа Ливи.

Я киваю.

– Я привык слышать голос Люка по радио. Со «Slainte» получилось по-другому, поскольку это непопулярная песня. Я оказался к такому не готов.

– Вы разругались из-за музыки?

– Да, – отвечаю я и поворачиваю к мягкому сухому песку. – Давай присядем здесь?

Похолодало, и, несмотря на худи, Билли мерзнет в тонком платье. Меня же прохладный ветер спасает от пятен пота на футболке. Однако она кивает и спокойно опускается на