— Чего колдуешь, Алексей? Герцогиня о тебе спрашивала, неудовольствие высказывала, что никого из штата на глазах нет.

— Неужто Василиса куда-то запропастилась?

— Ты что, Алексей, ума решился? Что говоришь? Как смеешь?

— А что мне сметь? В лакеях не ходил и ходить не буду, тем более у такой, прости Господи, герцогини.

— Ой, Алёшка!

— Да не пугай меня, батюшка — не из пугливых. Лучше помоги выбраться отсюда. Нам с тобой вдвоём в этой берлоге всё равно тесно. Неверно, что ли?

— Как помочь-то? О чём думаешь?

— Когда государь собирается в Митаву быть? И будет ли, как думаешь?

— Кто за государя поручится? Но только лежит Митава у него на пути. Вот 6-го сентября, на Воспоминание чуда Архистратига Михаила в Хонех, прибыл в Магдебург. Супруг и Мекленбургские его принимали. Недоволен остался и очень.

— Что так? Обязательства какие разве были?

— Того я неизвестен, а только дня у них не задержался. Неделю в Берлине пробыл. Оттуда в Мемель и сушей в наши стороны двинулся. В Мемеле полагал быть на Преставление Сергия Радонежского.

— Выходит, 25-го.

— А оттуда до нас два дни езды. Вот и считай.

Часть IV ДОЧЬ МОЯ АННУШКА

Пётр I

Ждал ли бегства сына родного? Всего ждал — не бегства. За рубеж! В чужие государства! Прямо за посольством отцовским. Не постыдился. О собственной славе дурной не поразмыслил.

Катя, как всегда, успокаивать принялась: обойдётся, государь. Как-нибудь да обойдётся. Ей лишь бы кругом спокойствие. Да и то сказать — тяжёлая. Посерела вся. Силится улыбаться, а, видно, нелегко ей. Всё равно не удержался — прикрикнул. Что обойдётся, государыня царица? Как обойтись может?

Федос осторожненько намекал: не запугать бы царевича. От страху чего человек ни выкинет — хуже будет. Может, его ещё в пух завернуть, чтоб не обеспокоить? А?!

Это всё Кикин проклятый да Фёдор Дубровский подметнули царевичу. И Абрам Лопухин. Дядюшка любимый. Уж этот всё знал. Всё присоветовал.

Так ведь не один в бега пустился: немку пленную с собой прихватил; Евфросинью Фёдоровну. При живой супруге ни одной ночи без проклятой не обходился. Кронпринцесса родами маялась, а этот сукин сын развлекался. Стыда не имел.

Додуматься надо: через Данциг, где только что свадьбу Екатерины Иоанновны отгуляли, в Вену, прямо к канцлеру Шёнборну. Десятого ноября там оказался. О покровительстве римского императора Карла VI просить стал — шурина своего! После всех безобразий, что с кронпринцессой вытворял.

Другой бы сразу от ворот поворот ему дал, а императору в масть. Лишь бы России насолить. Планы царские расстроить. Путь царевичу открыл: через Тироль в замок Эренберг. Пять месяцев в Тироле отдохнул, а оттуда в мае 1717-го в неаполитанский замок Сент-Эльмо.

Не верил Петру Андреевичу, что сумеет дурака уломать да обломать. Уговорил! Уговорил, старая лиса. Александр Румянцев один бы не справился, а Толстой долго толковал, да своего добился.

Трусил царевич. Толстой так и сказал, только на том до согласия и дошёл, что гарантии женитьбы на немке дал. Со мной связаться не мог. На свой страх и риск действовал. Всё обещал. Без оговорок. С одним условием: будет тебе и женитьба, и венчание церковное — только в России. Как границу нашу переедем, так полная тебе воля, царевич.

Поверил дурак. Больше всего за Евфросинью хлопотал. Мол, на сносях, скоро родить. Чтобы, не приведи Господи, чего с немкой не случилось. Пошутить даже изволил. Мол, во всём батюшкиному примеру следую, даже жену из пленных выбрал. Толстой рассказывать не хотел. Потом решился.

Выехали в обратный путь 14 октября 1717-го. Пробирались потаённо, чтоб внимания на себя не обращать. За царевичем день и ночь следили. С немкой договорились. Много денег захотела — так ведь опять посулами на первых порах дело обошлось. Её больше всего опасались: у неё в руках царевич как воск.

В Москве встретились 3 февраля. На попразднество Сретения Господня. С Катей с утра и говорить не стал. Сжалась вся: что не решишь, мой государь, во всём меня обвинят, одну меня! А как мне между отцом и сыном становиться? Грех это, великий грех.

Грех! Вон и Стефан Яворский поторопился с утра о молитве денной напомнить: «Творец всяческих и Избавитель наш Материю Девою в церковь приносится, темже старец. Сего приём, с радостию взываше: ныне отпущаешт раба Твоего, Блаже, с миром, яко же изволил еси».

Мол, день сегодня такой, государь. Смягчи сердце своё. Вспомни: «Симеон, на руки от Девы приём прежде всех век Рождённого, Спаса видех, вопияше: просвещение Твоея славы концем: ныне отпущаеши раба Твоего, Блаже, с миром, яко видех Тя днесь.

Напоследок веков рождена на спасение человеков, Симеон, понесый на руках Спаса, радуяся, вопияше: видех свет языков и славу Израиля, ныне отпущаеши, якоже рекл еси, яко Бог, от сущих зде велением Твоим». Попамятуй, государь, о снисхождении к первенцу твоему.

Чужими встретились. Чужими. Не о прегрешениях своих говорить с первых слов стал — о Евфросинье. Что обещали ему венец с ней брачный. Жизнь безопасную. В тишине и достатке. И что тогда...

* * *

Пётр I, цесаревна Анна Петровна

— Ты что, Алексей Васильевич? Сказал не беспокоить, ты снова никак с докладом.

— Я не знал, как поступить, государь. Цесаревна Анна Петровна...

— Что ещё с Анной Петровной? Вчерась никак видел её — жива, здорова.

— Не о здоровье речь, государь. Просьба у неё к вам.

— Просьба? За столом бы и высказала.

— Говорит, там неуместно. Так как ответить прикажете, ваше величество?

— Ответить? А цесаревна здесь, что ли?

— Здесь, государь.

— Ну, что поделаешь, зови.

— Я отвлекла вас от важных дел, государь батюшка?

— Всех дел не переделаешь, да видно, у тебя что-то важное. Тогда говори скоренько, Аннушка, не тяни.

— Государь батюшка, я о крёстной...

— Крёстной? Хочешь чьей-то крёстной стать? Так что меня спрашивать? Сама и решай, цесаревна.

— Нет-нет, государь, я о моей крёстной. О государыне царевне Наталье Алексеевне.

— А здесь что за новости?

— Погребсти крёстную... Без погребения третий год пошёл лежит. Вот я и подумала — не забыли ли, государь.

— Не забыл ли...