Откуда было знать бедной собаке, не умеющей читать, что внутри этого гремящего и звенящего вагона вывешены плакаты, на которых четко написано крупными красными буквами:

Жизнеопасно

Lebensgefahrlich

dzihvibu draudochi

вскакивать и выскакивать на ходу трамвая.

Вот увидел его из окна и Чиф, и высунувшись, что-то кричит ему. Сквозь грохот мчащегося вагона он не слышит, что кричит ему Чиф. До слуха доносится лишь его имя, и он наддает ходу. А вот и передняя площадка. Ах, черт возьми, как быстро мчится этот противный трамвай! Джек летит стрелой… Вот он поравнялся с передней площадкой… Еще одно усилие, и он вскочит на ступеньку. От страшного напряжения и быстрого бега глаза его туманятся слезой, красный язык сильно высунулся и болтается на бегу из стороны в сторону. Ну, раз, два, и…

Ах, Джекуля, Джекуля, ведь ясно же сказано – dzihvibu draudochi…

Когда Джека перенесли в ближайшую лавку, Чиф поскакал искать ветеринара.

Диагноз ветеринара, курчавого горбоносого брюнета, был – перелом тазовых костей и сильные ушибы всего тела. При хорошем уходе и лечении останется жив.

– А есть ли в Либаве собачья лечебница? – спросил Чиф.

– Ну, вы знаете, до такого прогресса мы еще не дошли, – ответил брюнет, ловко пряча в жилетный карман полученную ассигнацию.

Чиф поспешил вернуться на корабль, оставив Джека с Руликом в той же лавке, куда его перенесли с места происшествия. На корабельном совете было решено отправить Джека с первым же срочным поездом в Петербург, командировав туда же и Рулика, в качестве сопроводителя.

Джек вернулся на «Хивинец» через два месяца, калекой. Он с трудом ходил и целыми днями лежал, положив морду на вытянутые передние лапы, и умными грустными глазами провожая входящих и выходящих из кают-компании своих друзей. В хорошую погоду он плелся на верхнюю палубу и часами лежал на шканцах, грея на солнце поломанные собачьи кости.

Вскоре я покинул «Хивинца».

Прошел год. В один из душных дней петербургского лета я ехал по Николаевскому мосту на Васильевский остров и, взглянув на Неву, увидел вдруг знакомый силуэт стоявшего на якоре ниже моста военного корабля. Это был «Хивинец». Я приказал извозчику ехать на пристань Финляндского пароходства; там отпустил его, и, наняв ялик, поехал на «Хивинец». Я уже не нашел на нем большинства из своих соплавателей по Средиземному морю и стоянке на Крите. Не нашел на нем и Джека.

– А где Джекуля? – спросил я.

– Джек с месяц тому назад приказал вам долго жить, – ответил чей-то равнодушный голос. Он принадлежал одному из назначенных незадолго до того на «Хивинец» офицеров. Он не плавал с нами в критских водах.

В парке еще щелкают соловьи, и золотой купол далекого Исаакия только начинает поблескивать в лучах невидимого еще из Петергофа солнца, как из «холодного дома» показывается лейтенант Накатов, командир охранного катера № 2, дежурного в тот день корабля.

«Холодным домом» назывался небольшой, двухэтажный деревянный дом, построенный в Петергофской военной гавани для офицеров морской охраны. Так как он предназначался для летнего проживания в нем офицеров, вернее – только на время пребывания в Петергофе царя, то первые годы его существования в доме не было печей. Пребывание же на даче Государя, очень любившего Петергоф, особенно в те годы, когда царская семья не ездила в Крым, обычно затягивалось до глубокой осени, зачастую до первых морозов. Офицеры морской охраны, жестоко мерзнувшие в своем доме, прозвали его «холодным». Впоследствии в нем были поставлены печи, но прозвище «холодного дома» так и осталось за ним на веки вечные.

Выйдя из дома, Накатов останавливается и окидывает взором знакомую ему картину.

Прямо против него, ошвартовавшись у северного мола небольшой гавани, носом к выходу, стоит императорская яхта «Александрия», тускло поблескивая позолотой, с двумя высокими, с сильным наклоном на корму, трубами, с огромной звездой «Андрея Первозванного» на колесном кожухе. Слева чистенькая, точно вылизанная, крошечная яхточка «Марево» поднимает к небу свою не по корпусу длинную мачту, опутанную паутиной снастей. Справа, у восточного мола, блестят, точно лакированные, черной краской бортов, с белоснежными трубами, с куцыми, точно обрубленными носами, близнецы «Разведчик» и «Дозорный» – посыльные суда морской охраны. В самом углу гавани, ткнувшись носом в набережную, низкий и длинный «Колдунчик» – гидрографическое судно, с наваленными на палубе вехами и буями, сильно дымить, готовясь к выходу на ежедневную свою работу по обмеру и ограждению петергофского рейда. У самого берега, у казармы гаванской команды, два охранных катера – № 1 и № 2. Далеко на рейде, против самой царской дачи Александрия – летнего пребывания царской семьи, отчетливо вырисовывается на разгорающемся в пожаре близкого восхода солнца небе кургузый силуэт старого колесного парохода «Работник», а много левее его и мористее четко рисуется стройный силуэт красавицы «Зарницы», с тремя чуть наклоненными назад оголенными мачтами и высокой, белой, с желтинкой, трубой.

Эту обычную картину гавани и рейда в этот день нарушают два новых силуэта. Это канонерские лодки «Гиляк» и «Кореец», пришедшие накануне вечером из Кронштадта на петергофский рейд, на Царский смотр, по случаю возвращения в родные воды из заграничного плаванья.

Прежде всего, монотонность обычного распорядка служебного дня нарушалась приездом в гавань Государя Императора. Перед каждым посещением Государем петергофской гавани дежурный офицер морской охраны должен проделать кропотливую работу: облазить под настилом двух длинных деревянных молов, по которым должен проезжать или проходить Государь, и удостовериться, что там нет никаких сюрпризов, вроде заложенных с соответствующим механизмом или проводами бомб. Когда Государь выйдет на рейд – конвоировать его катер. После окончания смотра и отбытия Государя из гавани Накатову предстоит работа совсем особого свойства: он обещал офицерам «Гиляка» помочь им свезти на берег навезенную ими из заграничного плаванья контрабанду.

«Гиляк» целый год болтался по Средиземному морю, и контрабанды должно было накопиться у него немало. Какой-нибудь флакон духов или пару-другую шелковых, тонких, как паутинка, чулок для Зиночки на Арбате или Ниночки с Васильевского острова можно было легко свезти и в Кронштадте – не посмеет же таможенник обшаривать карманы офицера! Но как свезешь бочонок хереса или марсалы? А эти хитрые рожи, под фуражкой с зеленым околышем, всегда попадаются там, где не нужно и тогда, когда не нужно. Бочонков же, которым не следовало попадаться на глаза этим рожам, накопилось немало, ибо добрую марсалу или портвейн любят не только обитатели «Гиляка», но и всех прочих немалочисленных кораблей Его Величества Российского Императора, начиная от могучего дредноута «Севастополь», в жерла пушек которого можно легко засунуть средних размеров младенца, а кончая гидрографическим судном «Колдунчик», все вооружение которого состоит из здоровых кулаков боцмана.