– Вот неправда. Я оставил тебе маринованную редьку.

– Терпеть ее не могу.

– Что ж, в следующий раз будь проворней. Когда у воров речь заходит о еде, Юмеко-тян, каждый становится сам за себя, и неважно, мужчина он, женщина или пес.

Я доел свой рис в тишине.

22

Глаза мертвой вороны

Учитель Исао необычайно любил выражение «Не дразни голодную лису». И до сегодняшнего дня я не понимала почему.

Утром мы покинули Яшиги и несколько миль брели по извилистой грязной дороге, ведущей через плодородную долину Клана Солнца. Вдали темнели горы, мы шли вдоль реки мимо крестьянских поселений, храмов и святилищ, лугов и густых лесов. Виды были восхитительные, а погода – безупречной. Я наслаждалась пейзажем и теплом солнца на коже.

А вот ронин моей радости не разделял.

– Ite, – проворчал он, потирая шею, когда мы остановились в тени бамбуковой рощицы. – Kuso! Как же спина болит. В той гостинице были самые бугристые футоны на свете. У меня было такое чувство, будто под матрас засунули шишку! Но когда я его перевернул, никакой шишки я не нашел.

– Не повезло тебе, Окамэ-сан, – согласилась я. – А вот у меня был мягкий футон – мне казалось, я сплю на облаке! Может, ты просто съел что-то не то?

Он уставился на меня, и в его черных глазах мелькнуло подозрение.

– Помнится, ты забредала в мой угол как раз перед тем, как мы улеглись спать, – с осуждением напомнил он. – Не твоя ли это вина, Юмеко-тян, что мой матрас оказался таким бугристым?

– Моя?! Что за ерунда, Окамэ-сан? Ты же заглядывал под футон? Вряд ли я бы смогла сделать так, чтобы большая сосновая шишка выглядела как пылинка. – Я мило ему улыбнулась и бросила в рот маринованную сливу. Этот самый сарказм, про который ронин так часто упоминал, начинал мне нравиться. – Может, у тебя просто живот разболелся от вареного кальмара?

– Помолчите, – проворчал Тацуми. – За нами следят.

Мы замолчали. В лесу было очень тихо: сквозь бамбуковые стволы беззвучно пробивались лучи солнца, негромко стрекотали цикады, в траве шелестел ветерок, заглушая шаги. Никакой опасности я не ощущала, но Тацуми обладал чуть ли не сверхъестественной способностью предчувствовать приближение врагов. И если он говорил, что за нами следят, я в этом не сомневалась.

– Я ничего не вижу! – заявил Окамэ, и тут я заметила то же, что и Тацуми. Через дорогу на ветке восседала большая черная ворона, ощетинив перья, будто иглы, и неотрывно смотрела на нас глазами-бусинками.

Окамэ, проследив за моим взглядом, насмешливо фыркнул.

– Ой, как страшно, на нас смотрит птица! – ахнул он и схватился за сердце. – Осторожнее, Юмеко-тян, а не то она нагадит прямо тебе на волосы!

Ворона не шелохнулась. Она смотрела на нас с мрачной, непримиримой враждебностью, и у меня по спине пробежали мурашки.

– Не нравится мне, как она на нас смотрит, – заметила я. – Вид у нее… злой какой-то.

– Да ну? По-моему, самая обычная птица, – заметил ронин. Я ничего не ответила. Он пожал плечами и достал свой лук. – Ну ладно, сейчас все исправим.

Одним плавным движением он вскинул лук и выпустил стрелу в дерево, и через мгновение та с глухим звуком попала в цель. Ворона сдавленно каркнула и повалилась с ветки, судорожно взмахивая черными крыльями.

Пока она падала, меня посетило странное чувство – я ощутила высвобождение какой-то необычной энергии, и волоски у меня на руках встали дыбом. Я давно заметила, что каждый вид магии воспринимается по-особому. Лисья магия мерцает и пульсирует, как нежгучий огонь. Монашеская энергия ки пощипывает кожу, как воздух перед грозой. Магия тени Тацуми почти невидима, но ее тоже можно заметить, если быть внимательным, – она похожа на холодный черный туман, оседающий на кожу.

Теперь же мне казалось, что у меня под одеждой копошится миллион пауков, личинок и сороконожек. Я содрогнулась, но это чувство прошло так же быстро, как и возникло; магию развеяло ветром.

– Ну вот. – Ронин убрал лук за спину, явно не заметив диковинного выплеска энергии. – Готово. Больше никаких странных птиц. Можем теперь идти дальше, а?

Тацуми вздохнул.

– Вполне возможно, что ты сделал только хуже.

Борясь с желанием взмахнуть руками и вытрясти из рукавов иллюзорных насекомых, я перешла дорогу, направляясь к убитой птице. Я обогнула ствол дерева, заметила стрелу, торчавшую из травы и наклонилась, чтобы рассмотреть труп большой черной вороны.

Внутри у меня все похолодело. Никакого тела в траве не оказалось. Стрела, торчавшая из грязи, пронзила ребра белоснежного скелета; а хрупкие кости крыльев валялись в траве, окруженные перьями. Череп лежал на корне дерева; клюв был приоткрыт в последнем презрительном «Кар!», на голове не было ни миллиметра кожи. Казалось, останки вороны лежат тут уже много месяцев, а вовсе не несколько секунд, за которые я перешла дорогу.

Я с трудом сглотнула. Мои спутники подошли сзади и заглянули мне через плечо. Окамэ тихо ругнулся, а я подошла к Тацуми, глядя ему в глаза.

– Это же ненормально, да? – тихо спросила я. – Уверена, это ненормально!

– Верно, – ответил Тацуми, и глаза его превратились в две фиолетовые щели. – Это кровавая магия.

По спине пробежала дрожь. Кровавая магия. Учитель Исао как-то рассказывал мне о ней в предостережение. В отличие от обычной магии, которой, как принято было считать, боги наделяли только избранных, кровавой магией мог заниматься почти всякий, начиная от бедных крестьян и заканчивая высокопоставленными чиновниками. Как и следовало из названия, мощь этой магии подпитывалась кровью – чем больше проливалось этой самой крови, тем сильнее были чары. С помощью них можно было воскрешать мертвых, манипулировать чувствами, призывать демонов из самых глубин Дзигоку. Вот только такая сила доставалась жуткой ценой, о чем мало кто знал. Кровавая магия была магией смерти и порока, магией Дзигоку. Чем чаще человек ей пользовался, тем больше кусочков души отдавал, и со временем становился тенью себя прошлого. В конце концов человека поглощала тьма, которую он сам порождал, и он отправлялся в Дзигоку, где превращался в óни или в другого демона и оставался в бездне до конца времен.

– Кровавая магия. – Ронин закусил губу, глядя на горстку перьев и костей у ствола дерева. – Ну что ж, отлично, получается, я убил чью-то любимую мерзость! И теперь разъяренный кровавый маг наверняка делает вара-нингё с моим лицом.

– Едва ли, – ответил Тацуми. Вара-нингё, соломенные куклы, которых изготавливали похожими на обидчиков, были неотъемлемым атрибутом наложения проклятий, но для этого ритуала требовались частички самой жертвы – волосы, кровь или ногти. Однажды в детстве я разозлилась на то, что меня заставили мыть полы в главном зале, и тогда при помощи лисьей магии превратила пучок соломы в такую вот куклу и повесила ее над дверью комнаты Дэнги. Воспоминания о том, что было дальше, до сих пор заставляют поежиться. На моей памяти это был единственный раз, когда учитель Исао не на шутку на меня разозлился.